Выбрать главу
В некий день, услаждаясь блистательным пиром, Царь ворота веселья раскрыл перед миром. И на царском пиру, теша радостный взгляд, Разместился чангистов сверкающий ряд. Лишь один из певцов этой праздничной ночи Привлекал Повелителя зоркие очи. Был он в радужной ткани, в прекрасной ваши. Семь цветов ее были весьма хороши. Вкруг одежды, что блеска являла немало, Государево сердце с отрадой витало. Хоть одежды прекрасной сияли цвета, Да подкладка была из простого холста. Но певец понапрасну был в твердой надежде, Что не скоро пропасть этой пышной одежде. К ткани прядала пыль, к шелку ластился дым, И наряд постарел. Стал он словно седым. Улыбнулись друг другу уток и основа, И певец быть нарядным не мог уже снова. И одежду он вывернул кверху холстом, Оказавшись в наряде невзрачном, простом. Искендер, увидав цвет холста некрасивый, Так промолвил певцу: «О певец несчастливый, Что с себя ты совлек лепестки своих роз И облекся в шипы, не страшась их угроз? Что в дерюге пришел, не в шелку небывалом? Почему со стекляшкой пришел, а не с лалом?» И, прижавши к земле лоб склонившийся свой, Поклялся музыкант Искендера главой, Что он в том же шелку, что для царского взора В некий день просиял красотою узора: «Но ведь стала дырявой одежда моя, И подкладкою вверх ее вывернул я. Если б я пред царем был в одежде дырявой, То нутро разглядел бы увенчанный славой». И, услышав разумное слово певца, Несказанно смутился носитель венца. И певца благосклонным окинувши взглядом, Одарил он немедля роскошным нарядом. И сказал он в прискорбье среди тишины: «От людей наши тайны скрывать мы должны. Если тайное наше откроется взглядам, Целый мир переполнится тягостным смрадом. Если чья-то откроет в грядущем рука Тот сундук, где румийские скрыты шелка, Быть ли черным алоэ, хоть мрак его скрыло От людей серебром, и узором кадило! Черный пепел узрев, каждый будет готов, Засмеявшись, блеснуть белизною зубов».

О ТОМ, ПОЧЕМУ ИСКЕНДЕРА НАЗЫВАЮТ ДВУРОГИМ

О певец, подними сердцу радостный звон, — Те напевы, что звучный таит органон, Те, что гонят печаль благодатным приветом, Те, что в темной ночи загораются светом.
* * *
Искендера воспевший в сказанье своем Так в дальнейших строках повествует о нем: Он Заката прошел и Востока дороги, Потому-то его называли: Двурогий. Все же некто сказал: «Он Двурогий затем, Что мечами двумя бил он, будто бы Джем». Также не были речи такие забыты: «На челе его были два локона свиты». «Два небесные рога — Закат и Восток Взял во сне он у солнца», — безвестный изрек. Услыхал я и речь одного человека, Что Прославленный прожил два карна от века. Но Умар-ал-Балхи, пламень мудрости вздув, Утверждает в своей славной книге Улуф: В дни, как скрыла царя ранней смерти пучина, Поразила людей Искендера кончина. Ионийцы любили царя, и они Царский лик начертали в те горькие дни. И художника кисть, чтоб возрадовать взоры, Начала наводить вкруг Владыки узоры. Справа, слева два образа возле царя Начертал живописец, усердьем горя. Был один из начертанных дивно рогатым, В золотом и лазурном уборе богатом. «Светлых ангелов два» — их назвал звездочет, Потому что он знал, как все в мире течет: Есть у смертных, что созданы богом, оправа, — Рядом с ними два ангела — слева и справа.