- Ко-ган знает, а? Ка-ак удивительно это, а?.. Какой-то Ко-ган, и вдруг... вдруг он знает про-фессора Лапина... Да меня весь СССР знает, да, да, да-а... Да мне нигде по всему СССР пройти нельзя, чтобы меня не знали, да-а... Вот в двадцать пятом году, например, когда я был...
И ассистент его Голубинский и все лаборанты знали, что теперь начнется длиннейшая и совсем не идущая к делу история о том, что случилось с Геннадием Михайловичем в Горловке или Кривом Роге, на Урале или в Сибири. В это время вошел заведующий лабораторией коксохимзавода Сенько.
- Э-э... а что такое вам, да?.. Что вы скажете, а? - из-под высоко и сразу вспорхнувших бровей недоуменно воззрился на него Лапин, очень не любивший, когда его перебивали.
Человек не слабый по сложению, с черными от угольной пыли ноздрями, Сенько имел очень усталый вид.
- Авария за аварией. Что делать с печами, не знаем. Забуряются и забуряются. Не выдают кокса. Семь печей забурились и стоят.
Все это Сенько сказал сразу, как-то совсем без знаков препинания в голосе, и так как сказал он все, с чем пришел, то глядел на Лапина, как подсудимый на судью, который строг, правда, но должен же быть справедлив все-таки и вот сейчас все рассудит как следует и даст указания.
Лапин же, обернувшись к Голубинскому и ко всем своим лаборантам, сделал этакий широкий, круглый в сторону пришедшего жест изумления:
- Вы-ы только что... только что, да... получили в экс-плу-а-тацию новенький совсем завод, да, за-во-од. И вот... какой-нибудь месяц прошел всего, месяц, да, а уж вы его ис-пор-тили. Вы-ы привели его в негод-ность, да. Что вы сделали, а?.. Что-о вы все там такое сделали, а?
- Сказать бы, что виновата шихта, но ведь мы же составляем ее по Мукку, как следует, чтобы все пять компонентов в среднем давали двадцать процентов летучих веществ, - так же без знаков препинания пробормотал в ответ Сенько.
- По Мукку или не по Мукку, это... это ведь вас касается, ва-ас, да, а не меня, нет. Почему же, спрашивается, почему вы пришли ко мне, а? Вы должны все это сами, да, сами. Кто портил дело на заводе? Вы портили дело, а не мы, нет... У нас своя ра-бо-та, ин-сти-тут-ская, да. Нау-чная, да. А у вас заводская, практическая работа, да-а... Вот, например, в двадцать четвертом году, в городе Сталино, да, со мной был такой случай...
Сенько скромно перебил все-таки профессора, выбрав для этого подходящую, по его мнению, паузу:
- Так как же все-таки, Геннадий Михайлович? Поможете вы нам?
Тут Лапин усиленно замигал, что было у него признаком немалого волнения:
- А о-он, он опять свое, опять свое, да... Зачем же, в таком случае, а? Зачем я говорил вам столько времени, а? Зачем я тратил на вас свое время, а?.. Новый завод привели вы в негодность, да, в не-год-ность, да, и теперь... вы хотите свалить свою вину - на кого же, а? На на-а-ас. Да... Та-ак. Я вас понял, понял, - не оправдывайтесь, пожалуйста, товарищ Сенько, - по-онял, да.
Тут он похлопал его по плечу и добавил:
- Так вот, идите себе и-и поправ-ляйте свою вину, да... Идите работайте и вину свою перед советским государством ис-прав-ляйте, да... Идите же. Что же вы стоите?
Сенько устало повернулся и пошел, а Лапин, усевшись за стол с бумагами, еще не успокоясь и не вылив всей собравшейся в нем энергии, начал распекать своих лаборантов:
- Да-а, вот... Вот, пожалуйте. Отчет, составленный вами, да... Вы меня всегда этими отчетами подводите... Вы... вы... вы какую-нибудь там запятую даже если про-пус-тили, да, в отчете нашем, да, а за-пята-я (очень высоким фальцетом) - это очень важная вещь, запятая, да-а... Что же, я теперь должен пять часов сидеть и... и... исправлять ваш язык дубовый? Та-ак? А? Вы сами, сами должны это делать, а совсем не я, нет.
Потом он перешел с фальцета и глухого баритона на самый обыкновенный средний регистр голоса, потому что посмотрел на часы:
- Так вот... хорошо, хорошо. Я сказал вам это... А теперь... Мне ведь надо сейчас ехать в Коксострой, а потом... По-том, вечером, за-че-ты этих... этих студентов, которые, как водится, как водится, да, ни черта решительно не знают... Напринимают таких, что-о, а ты с ними возись. Так что вы хотите сказать?
Последнее относилось к Лене, который поднялся из-за своего стола и смотрел на него, ожидая, когда он кончит.
- А может быть, в самом деле, Геннадий Михайлыч, съездить нам на завод, посмотреть, что там за аварии? - сказал Леня.
- Ну да, ну да, а как же?.. А я что вам говорю? Я ведь это же са-мое говорю, да. Съездить, да, конечно. Вот и съездите... Возьмите вот Шамова и Карабашева и съездите втроем, да... Надо же нам знать, что там такое происходит, на этом заводе, да... Вот и съездите. А я пойду, - мне некогда: меня ждут в Коксострой на заседание.
И он быстро надел теплое пальто с дорогим воротником, надвинул соболью, старого фасона, шапку до глаз и пошел, а через минуту донесся в лабораторию страшный фальцетный крик его:
- Меня-я-я весь СССР знает, весь СССР, да. А ты мне, про-фес-сору, смеешь кричать та-ко-е, а? Сей-ча-ас же отсюда во-он!
Потом узнали, что один из сезонников, плотник, работавший в прихожей, молодой и бойкий малый-калужанин, крикнул Лапину вслед, когда он, выходя, не затворил дверь:
- Эй, борода! Дверь закрывай! Теперь не лето.
II
Трое аспирантов, - и в то же время студентов-однокурсников, работавших у Лапина в лаборатории по высоким температурам, в отделе горючих веществ, Слесарев, Шамов и Карабашев, самородок из деревенских парней, краснощекий здоровяк, с руками, как тиски на верстаке, в тот же день поехали на коксохимический завод. Пока они доехали и получили пропуск, уже стемнело, и в сумерках особенно заметно стало для всех троих, что на заводе действительно была чисто аварийная суматоха.
При холодном, резком ветре, бросавшем в угольную пыль колкую крупу, смутными тенями метались люди, которых вдруг появилось много, как никогда не случалось никому из трех аспирантов видеть здесь раньше. Это разгружали уголь, который неуклонно прибывал, маршрут за маршрутом, из Донбасса, хотя теперь его уже не так охотно принимали на заводе: ему ставили в вину то, что забурялись печи. На анкерных стойках между печами наклеены были воззвания к рабочим - всеми силами содействовать ликвидации забуряемости печей, а для этого прежде всего установить общественный надзор, чтобы не путали угли на ямах при перегрузке...
Леня знал, конечно, что это значило - "не путать на ямах". Угли были еще на шахтах заготовлены по маркам, например "ПЖ" - паровично-жирные, или "ПС" - паровично-спекающиеся, и путать их действительно было нельзя. Но он обратил внимание на то, что кое-кто из рабочих на дворе завода стоит около бетонной стены угольного склада, заложив назад руки, как становятся к печке люди, когда греются.
- Что это такое значит? - кивнул он на них Шамову.
- Черт их знает, - бормотнул Шамов и кивнул в другую сторону - на печи. - Ты вон на что посмотри: люди горят.
Люди там действительно могли бы гореть, если бы их не тушили другие, поливая водой из шлангов: на людях, которые освобождали забурившиеся печи, выгребая сгоревший у стенок кокс длинными железными кочергами, загоралось платье, но это были комсомольцы, ударники завода, и, окруженные плотными клубами пара, они снова кидались на борьбу с забурением...
Что-то сказал еще Шамов, но не расслышал Леня, потому что в это время коксовыталкиватель с немалым грохотом ударил в одну из печей, но только пламя полыхнуло высоко над нею, а огненная масса кокса не покатилась вниз на рампу через открытую с этой стороны дверь и продолжала пылать спокойно и зловеще.
- Ну, вот тебе на! - сжал кулаки Карабашев. - Еще одна забурилась. Теперь коксовыталкиватель на дыбы взвился и автомат рубильника выбил.
- Постой, как же так? Сейчас он опять должен ударить. Не может быть. Эта печь выдаст коксовый пирог, - бормотал Леня. Очень не хотелось, чтобы и эта печь, какая-то там по счету, забурилась вот теперь, когда они только что вошли на завод.
Но печь забурилась. Таран коксовыталкивателя бил в нее со страшной силой четыре раза подряд, - печь упрямо не выдала кокса.