Чтобы убирать коксовую станцию, был нанят длинный и тонкий, черноволосый, но сероглазый человек, с длинным бекасиным носом, по фамилии Черныш. Он был до этого где-то писцом, но охотно пошел в уборщики в столь высоконаучное учреждение, - потому, должно быть, что был чрезвычайно ленив и понял сразу, что тут какая же будет ему работа? Нанимал его Леня, и Черныш привык относиться к нему как к своему непосредственному хозяину. Кроме него, Леней же был взят как механик весьма скромный и малозаметный человек Студнев, который безотказно и одинаково старательно чинил и часы-будильники, и микроскопы, и сложные приборы и паял трубки для опытов.
Оба они были люди еще молодые, но несколько пришибленные. И если Студнев становился весь внимание, когда в его руки попадал изувеченный аппарат или когда нужно было собрать из отдельных частей новый, то Черныш, напротив, перед каждым прибором в первые дни поспешно опускал руки по швам, опасаясь к нему притрагиваться, чтобы не вызвать взрыва. Поэтому он ежедневно и довольно яростно мыл пол в лаборатории и стирал тряпкою пыль на столах - там, где были свободные от приборов места, а на приборы косился весьма недоверчиво. И когда входил в лабораторию Леня, он и перед ним тоже стоял навытяжку, как перед аппаратом, склонным втайне угрожать жизни, и почтительно называл его не иначе, как Леонид Михайлыч. Когда же в подвале никого не было и даже Студнев, не подыскав себе починочной работы на стороне, должен был в своем синем китайчатом халате-спецовке сидеть без дела, они играли в шашки, причем привыкший думать над винтиками и колесиками разных сложных, хоть и небольших по величине машин, Студнев обыкновенно обыгрывал Черныша.
Голубинский, приходивший сюда со студентами, которым он читал коксохимию, руководил и всей научной работой станции. Это был человек очень больших знаний по всем почти предметам горного института; однако, зная, что говорит по тому или иному вопросу тот или иной ученый, он не успел еще найти своей твердой и устойчивой точки зрения в области коксоведения, поэтому молодая лаборатория имела достаточно причин быть вполне самостоятельной в приемах своей работы.
II
Вопрос о коксе был темен, и подступы к его решению круты. Однако с первых же дней определились два подхода к решению загадки кокса у двух главных китов подвала - Слесарева и Шамова, и с первых же дней начались у них споры.
Споры бывали у них очень часто и раньше, еще начиная с рабфака, но или кончались они ничем, или один из них быстро сдавался и уступал другому. Но теперь они видели оба, что предмет спора очень серьезен, и уступить ни тому, ни другому было нельзя. Шамов думал идти к решению задачи общим путем, усвоенным от Лапина, Голубинского и Рожанского, - путем химии, конечно, столь же хорошо известным и Лене.
А Леня задорно говорил Шамову:
- Ерун-да, брат Андрей! Только ноль целых двадцать пять сотых процента угля исследовано химически, а остальные девяносто девять целых семьдесят пять сотых процента? Сплошной туман. Сколько же десятков лет должны мы брести в этом тумане, пока его осилим? И сколько тысяч раз должны будут забуряться у нас печи, пока объясним мы, наконец, как следует, основательно, хи-ми-че-ски, со всеми формулами в руках, что такое кокс, пока станем мы, наконец, хозяевами кокса и оседлаем его и на нем поедем? Хватит на это нашей с тобой жизни или придется добавить?
- Через несколько десятков лет и запасы угля могут истощиться, - смотря как его расходовать, - улыбался Шамов. - Но если не химический подход, то...
- Только физический! - перебивал Леня.
- Явная чушь!
- Почему? Не чушь, а прыжок, если ты хочешь знать. Прыжок через сотни формул. Ты знаешь, конечно, что у нас на Украине вместо "воскресенья" говорят "недiля", а вместо "неделя" - "тыждень", и купол называют баней, баню - лазнею. Филологи знают наверно, почему это и как. Но вот такое словцо, как "кудою", я бы приказал перенести целиком в русский язык, если бы мог приказать это. Отличное слово. То "куда", а то "кудою" будешь идти. Изменение в слове пустяковое, а смысл совсем другой. "Куда" - это мы отлично с тобой знаем: к решению задачи кокса. А вот "кудою", то есть каким путем, это уж дело вкуса...
- Ну, о вкусах не спорят...
- ...и прямого расчета... Потому что ты хотя и считаешь себя атлетом и все меришь на сантиметры свои дельтовидные мышцы и бицепсы, а прыгать так, как Радкевич, не можешь. Он - хлоп! и на стол с пола, а как именно он это делает, поди объясняй химически, по какой это он формуле... Вот и я тоже, как он, хочу сделать прыжок... по кратчайшему расстоянию между двумя точками.
- Подход совершенно ненаучный... а больше блошиный.
- Зато у тебя вполне узаконенный... Сто шагов сделали до тебя, ты сделаешь сто первый и получишь за это ученую шапку мандарина от кокса с десятью шариками... Только вопрос, дождутся ли этого твои внуки? А для меня важен скорейший практический результат: чтобы печи наши не забурялись - раз, и чтобы домны приличный кокс получали, а не паршивый - два. Вот и все.
- Ересь! - качал упрямой светловолосой головой Шамов. - Не цель, конечно, ересь, а средства.
- Посмотрим, ересь или нет. Я стою за скорейший результат только. А объяснять, что я сделаю, - это я предоставлю тебе, если нападет на тебя такая охота.
- И в какую же все-таки сторону ты хочешь прыгать?
- А вот ты увидишь, в какую, - самонадеянно говорил Леня.
И скоро не один Шамов, а и все в подвале увидели, что он начал подвешивать тигель с углем, растолченным в порошок, тигель с расплавленным углем и тигель с готовым коксом на стальные проволоки и заставлял их вращаться, как вращается волчок. Однако стальная проволока, так выручившая его однажды, когда рыбаки-"каменщики" нуждались в крючках, здесь показалась ему недостаточно послушной, и он принялся плавить кварц и вытягивать из него нити.
Это не совсем удавалось сначала, но он приспособился и, просиживая целый день в подвале, мог уже вытянуть до трехсот нитей. Концы их он закручивал в шарики и к ним привешивал тигли.
- Не понимаю, Леня, чего ты хочешь этим достигнуть? - спрашивал Шамов.
- Не понимаешь? Может быть, и я не вполне понимаю... Но вот же насчет вполне доваренных и недоваренных яиц хозяйки что-то такое понимают же, когда их крутят? А ну-ка, какое яйцо будет дольше крутиться и быстрее - сырое или сваренное вкрутую?
- Яйцо?.. Черт его знает; признаться, я как-то не обращал на это внимания. Кажется, крутое, но, может, я перепутал.
- Крутое, действительно. А почему крутое?
- Потому что... гм... Объяснить это довольно трудно.
- Вот видишь, - ликовал Леня. - Объяснить трудно, а хозяйки спокон веку так делают и не ошибаются. Но объяснить это мы, поскольку мы учились физике, можем тем, что жидкость в яйце при вращении плещется и упирает в скорлупу, как газы упирают в стенки коксовой печи, когда печь забуряется... Или как ты сам будешь упираться руками и ногами, если тебя законопатят в бочку да покатят... Ты непременно будешь упираться в стенки бочки, а зачем? Чтобы затормозить движение бочки, вот зачем. Так и в моем этом опыте... Тигель с сухим коксом, конечно, будет качаться быстрее, чем с расплавленным, что я и наблюдаю.
- А выводы, выводы какие же из этого? - недоумевал Шамов.
- Выводы?.. Выводы пока только те, что я могу сравнивать... Что и как именно, этого я пока еще точно не знаю, но какие-то возможности тут все-таки есть.
В разговор этот вмешивалась Ключарева, энергично встряхивая своим одуванчиком:
- Я уж ему говорила, что все это - ерунда и потеря времени. А он упрямствует, как... как, я сказала бы кто, да, так уж и быть, воздержусь.
Но Конобеева воздерживаться не считала нужным, и с той выразительностью, с какой она читала стихи современных поэтов, очень округляя при этом глаза и рот и то откидывая, то подавая вперед свою большую голову, она отчитывала Леню, сжимая при этом небольшие, но довольно тугие кулаки и потрясая ими перед его подложечкой:
- Только какой-нибудь невежда, полнейший неуч, недоразвитый субъект мог бы придумать такую чушь.