— Какое доказательство?
— Выписка из метрического свидетельства.
— Выданного мэром Мениль ле Мон?
— Разумеется.
— И ребенок носит имя матери, Элен Лаиж?
— Очевидно.
— И вы не ездили к ребенку, которого считали своим сыном?
— Считал сыном? Но он и есть мой сын. Я не ездил туда, потому что не знал тогда, где Элен родила.
— А почему такая таинственность?
— Она не хотела, чтоб ребенок оказался, ну, как сказать… в ложном положении.
— Вы не находите, что такие тонкие соображения давно вышли из моды?
— Для некоторых, наверно. В этом смысле Элен придерживалась старомодных взглядов. Она исповедовала высокие чувства…
— Послушайте, месье Пеллардо, я, кажется, начинаю наконец понимать, но давайте оставим на время эти тонкости. Простите, но факты есть факты, и тут уж ничего не поделаешь.
— Никак не возьму в толк, о чем вы?
Снова смутное беспокойство поколебало его уверенность.
— Вы знали Франсину Ланж?
— Нет.
— Никогда не встречали ее в Париже?
— Нет, и нигде в другом месте.
— Вам было известно, что у Элен есть сестра?
— Да, она говорила о младшей сестре. Обе они были сиротами, и Элен вынуждена была оставить учение и взяться за работу, чтобы ее сестра…
Лекер, не в силах больше сдерживаться, поднялся со стула и, если бы комната была побольше, принялся, наверно, в бешенстве мерить ее шагами из угла в угол.
— Продолжайте, продолжайте!..
— Чтобы сестра могла получить должное воспитание, полагающееся ей…
— Полагающееся ей… А, черт подери! Не сердитесь на меня, месье Пеллардо, я вынужден причинить вам боль. Возможно, следовало бы не так взяться за дело, подготовить вас к правде…
— Какой правде?
— Ее сестра с 15 лет работала в парикмахерской и была любовницей шофера такси, а потом имела бог знает сколько еще других мужчин.
— Но я читал ее письма.
— Чьи?
— Франсины. Она была в известном швейцарском пансионе.
— Вы ездили туда?
— Нет, конечно.
— Так вот, все это время Франсина была маникюршей в парижском салоне красоты на Елисейских полях. Теперь начинаете понимать? Все, что вы читали, — чистая липа
Бедняга еще боролся, черты его лица все еще оставались твердыми, но рот так жалобно скривился, что Лекер и Мегрэ враз отвернулись.
— Не может быть! — прошептал он.
— К несчастью, это правда.
— Но почему?..
— Прошу прощения, месье Пеллардо. До сегодняшнего вечера, до последней минуты я и сам не знал, что сестры были в сговоре.
Лекер все еще не решался сесть и нервничал.
— Элен никогда не заговаривала о браке?
— Нет…
Но это «нет» было уже менее категоричным.
— Даже когда сообщила, что беременна?
— Она не хотела разбивать мою семью.
— Значит, говорила об этом.
— Не в том смысле, как вы думаете. А для того, чтоб сообщить, что собирается исчезнуть.
— Покончить самоубийством?
— Об этом речи не было. Просто потому, что ребенок не мог быть законным.
Лекер шумно вздохнул, взглянув на Мегрэ. Они понимали друг друга. Им представлялись сцены, развертывавшиеся между Элен и ее любовником.
— Вы не верите мне. Я сам…
— Попытайтесь посмотреть правде в глаза, это принесет вам только пользу.
— Мне, в моем положении?
И он обвел глазами стены вокруг, словно это уже были своды тюрьмы.
— Разрешите мне закончить, каким бы смешным вам это ни казалось. Она хотела посвятить свою жизнь воспитанию ребенка, как воспитала и младшую сестру. — Так, чтоб вы ни разу его не видели?
— А как бы мы объяснили ему мое присутствие?
— Ну, вы могли быть дядей, другом…
— Элен ненавидела ложь…
Внезапно в его голосе прозвучала ирония.
— Итак, она решила скрыть от сына, что вы его отец.
— Позднее, когда он станет совершеннолетним, она бы ему сказала. — И хриплым голосом добавил: — Теперь ему пятнадцать лет.
Лекер и Мегрэ хранили тяжелое молчание.
— Когда я ее встретил в Виши, я решил…
— Продолжайте…
— Увидеть его, узнать, где он.
— Узнали?
Он покачал головой, и в глазах его показались слезы:
— Нет!
— Где, по словам Элен, она родила?
— В маленькой деревушке, место она не уточняла. Лишь два месяца спустя она отослала мне выписку из метрического свидетельства о рождении. Письмо пришло из Марселя.
— Сколько денег дали вы ей при отъезде?
— Это важно?
— Очень. Увидите.
— Двадцать тысяч франков. И послал тридцать тысяч в Марсель. Затем обязался выдавать регулярную пенсию, чтобы наш сын получил хорошее воспитание.