В один из дней работа с катапультой кончилась. То, над чем работал Гарнаев, называется теперь «катапультирование при отработанных средствах».
Гарнаева ждет новая работа…
Все чаще среди тех, кто занимается авиацией, повторяется слово «космос» — слово, которое еще недавно означало очень отдаленное, фантастическое будущее.
Было известно, что там, на огромных высотах, где почти нет воздуха, не могут действовать обычные рули управления, опирающиеся на встречный воздушный поток. Там пригоден только реактивный принцип полета, который требует новой техники.
Снова ясный апрельский день. На аэродроме отменены все полеты: предстоит событие чрезвычайной важности. Посреди бетонной площадки стоит странное сооружение. Оно ничем не напоминает летательный аппарат. Нет киля, нет крыльев. Одни только двигатели, сопла которых смотрят в землю. Это турболет, реактивный аппарат, который впервые должен сегодня оторваться от земли.
К нему подходит Гарнаев. Его провожают друзья и знакомые. Видно, что самого испытателя тоже немного беспокоит мысль: а может ли эта штука летать?
Гарнаев в последний раз шутливо спрашивает у одного из ученых, создававших аппарат:
— Как же все-таки он полетит?
Тот отвечает с уверенностью:
— Очень просто. Сила тяги против веса.
Гарнаев поднимается в стеклянную кабину. Он напряжен и сосредоточен. Рука ложится на сектор газа. Еще секунда, и струи взрывов ударят в землю. Он включает газ. Пламя вырывается из сопел. Несколько тысяч лошадиных сил рванули вверх неуклюжее сооружение, на всякий случай привязанное к земле тросами. Турболет оторвался от взлетной площадки — и его сразу, накренив, повело в сторону. Но в ту же секунду летчик овладел рулями управления. Он чувствует, что машина стала послушной. «Струйные рули» действуют… Аппарат по воле летчика идет влево, вправо… Все в порядке. Можно сажать машину.
Из кабины друзья выносят его на руках. Взволнованный ученый спрашивает:
— Как же вы все-таки взлетели?
— Очень просто. Сила тяги против веса, — отвечает Гарнаев.
Оба смеются. Теперь им можно смеяться.
Через несколько месяцев Гарнаев уже показывал взлет новой машины на авиационном параде в Тушино…
Работа летчика-испытателя, построенная на разумном риске, ведет к открытию неизведанной высоты и скорости. Он разведчик, идущий впереди навстречу опасности. В его работе много гуманизма. Он обеспечивает безопасность тем, кто будет летать на серийных машинах.
Перед полетом Юрия Гагарина испытатель Гарнаев участвовал в создании условий невесомости в самолете. Это было необходимо для предварительных выводов о возможном самочувствии космонавта. И если о Гарнаеве сделать фильм, он будет смотреться с напряжением, но в нем не будет психологического надрыва. В характере испытателей наших не трагизм обреченности, а пафос борьбы за покорение высоты.
Героизм и мастерство испытателя иногда заключаются в том, чтобы спасти себя, когда уже нельзя спасти машину. Это не просто инстинкт самосохранения. Здесь жизнь и работа сливаются в одно — летчик должен вернуться, чтобы рассказать о случившемся. Иначе гибель машины может остаться загадкой и работу придется начинать сначала.
Уйти из гибнущей машины — это значит в доли секунды проявить все свое мужество, хладнокровие, находчивость и знание летной работы.
Сергея Анохина авиаконструктор Яковлев назвал академиком летного дела. Он наделен особым чувством воздуха, как говорят его товарищи по работе.
Однажды в полете возникла опасность взрыва. Анохин должен был покинуть самолет, но оказалось, что катапульта не работает. Выбрасываться без нее из реактивного самолета, даже при погашенной до предела скорости, — дело исключительного мастерства. Анохину уже пришлось однажды прыгать без катапульты, преодолевая силу встречного потока, но в этот раз ему предстояли еще большие трудности. Двигатели, засасывая воздух, работали в крыльях, откинутых далеко за кабиной. Их надо было миновать, прежде чем броситься в пространство. Кроме того, нужно было удержаться как можно дольше на гладком фюзеляже, чтобы сразу не понесло на стабилизатор. Анохин открыл люк и выбрался на фюзеляж. Главное теперь-ни одной ошибки. Он полз по фюзеляжу, держась за тонкую антенну, протянутую вдоль самолета. Миновал двигатели. Антенна оборвалась. Его понесло к стабилизатору. Анохин знал, что удариться шлемом и потерять сознание — значит не выдернуть кольцо парашюта. Отличный гимнаст, он сжался в комок и оттолкнулся от стабилизатора ногами. Ноги долго болели потом от толчка, но самолет ушел. Анохин открыл парашют и снова — в который раз! — благополучно приземлился.
Анохин — единственный в испытательной авиации, кто летает на всех типах реактивных машин после своего пятидесятилетия. В домашней обстановке он всегда удивляет скромностью, немного угловатой застенчивостью, как будто всю свою решимость он оставляет в воздухе. Он молчалив, разговориться может только в кругу хороших знакомых. Кроме авиации, любит спорт, езду на мотоцикле и больших собак. У него есть свои чудачества. Перед войной он был послан авиационным инструктором в Турцию. Посетили его в фешенебельном квартале Стамбула, в одном из переулков. Он выходил из дома не в дверь, а прыгал для тренировки со второго этажа в окно вместе со своей огромной собакой. Богатые турки боялись даже ходить по переулку, где живет «отчаянный русский летчик»…
Когда мы встретились с Александром Щербаковым, он считался молодым испытателем, хотя ему было около тридцати. Есть профессии, которые требуют длительного возмужания. За широкими плечами Щербакова к тому времени был опыт войны на истребителях, академия имени Жуковского, специальная школа летчиков-испытателей и не один год работы на испытательном аэродроме. Но ему поручали только самые простые дела. А он мечтал о большем.
Я давно привык к его спокойствию и сдержанному юмору, его молчаливой деликатности и уменью, когда это нужно, к серьезному отнестись шутливо, а к шутке — всерьез. Я вспоминаю его в тот вечер, когда он привез домой высотный костюм, чтобы ехать с ним утром на тренировку в барокамеру. Он примерил костюм. Высокий, с четко вылепленными мускулами, Саша был плотно обтянут зеленым капроном со шнуровкой на руках и ногах, под которой проходит шланг для сжатого воздуха, чтобы создать искусственное давление при аварии кабины на большой высоте. У самого пояса раскачивались толстые резиновые трубки, которые подключают к баллонам со сжатым воздухом. Посмотрев на себя в зеркало, он решил, что, если выйдет на улицу, за ним побежит не меньше девушек, чем за модным поэтом. В этом костюме с кислородной маской на лице он действительно был похож на человека-амфибию…
Но помню я и другой вечер, когда Щербаков открылся мне в момент одного из самых сильных переживаний, которые выпадают на долю тех, кто работает в воздухе. По случайному совпадению тот день оказался для него и значительным и трагичным.
Мы заранее договорились, что вечером, когда он вернется с работы, пойдем к знакомым посмотреть привезенный из Италии каталог очередной международной выставки живописи в Венеции.
Я позвонил ему.
— Придется отложить. Ты не подскажешь, кому звонить, чтобы поместили некролог?
— Кто?
— Паршин.
Паршина я видел за два дня до этого. Он много шутил и, как всегда, интересовался: что сейчас пишет Шолохов? Ему нравилось мужество шолоховской прозы.
— Когда?
— Сегодня утром.
Я дал телефоны редакций. Мы помолчали неловко и положили трубки.
Немного позже Щербаков позвонил сам и сказал, что пойдет смотреть каталог. Возвращаясь, мы шли по ночному бульвару, и Саша заговорил обычным своим спокойным голосом, каким всегда объяснял мне какое-нибудь устройство в самолете. Но я уловил за этим спокойствием внутреннее напряжение.
— Ты знаешь, — сказал он, — Паршин разбился на моем самолете.
— Как?!
Он начал рассказывать.
Как начинающий испытатель, Щербаков занимался тем, что летал с кинооператором на относительно простой реактивной машине. Они снимали полеты других самолетов. В современной авиации все существенное фиксируется на пленке. Саша с нетерпением ждал случая подменить кого-нибудь на сложной машине. В этот день случай представился. Ему позволили вылететь на скоростном истребителе. Он пошел к самолету. А когда вернулся, упоенный первым полетом на новой машине, узнал о несчастье. Паршин, летчик более опытный, чем Щербаков, заменил его на киносъемке и разбился.