Кешка первым вошел в романтическую страну, созданную впоследствии Шорой. Вошел не сказочным великаном, не витязем, не прекрасным Бовой-королевичем. Он вошел Кешкой, с его нагловатой усмешечкой, бойким чубом и хитро прищуренными дерзкими глазами.
На следующее утро мы с Шорой вместе отправились в больницу. Я нес чемодан, как верный оруженосец. В чемодане лежал неоконченный портрет. Нас встретил врач. Это был очень молодой человек с румяным лицом и неожиданно черной бородой. Чувствовалось, что он недавно в Сибири.
— Удрал ваш шофер, — сказал врач, артистически развел руками и даже слегка присел. — Сел на машину и удрал. Второй год здесь работаю, а до сих пор не могу привыкнуть к здешнему пациенту.
В коридоре у окна стояла красивая девушка в белом халате. Она смотрела на ослепительный лед Малого моря и думала о чем-то своем. Шора толкнул меня в бок и сказал:
— Его жена.
И я подумал, что, наверное, эта девушка здорово любит своего шофера, который бегал к ней за пятьдесят километров на коньках. «И очень хорошо, — подумал я, — что такая тихая и красивая девчонка любит такого непутевого парня и недисциплинированного водителя».
Вскоре мы уехали обратно в Иркутск. Шора окончил портрет, и портрет получился лучше, чем если бы Шора писал с натуры. Ведь бывает и так. Критики, которые ходили в гости к Шоре, в один голос расхвалили портрет. Я не верю критикам, когда они единодушны, но на этот раз, кажется, они были правы. Потом мы с Шорой сели и написали письмо на Ольхон, Кешке. Мы просили его приехать и забрать портрет. Через десять дней пришел ответ. Незнакомые люди писали, что Кешка уехал куда-то на стройку, и его жена уехала вместе с ним.
Область у нас большая, и затеряться в ней легко. Но случилось так, что мы еще раз услышали о Кешке…
Прошло несколько месяцев. Портрет побывал на областной выставке, и его прочили на всесоюзную, а это была большая честь для Жоры. Вот тогда-то и вышел номер молодежной газеты с большой фотографией Кешки. Фотограф, видно, не отличался большой изобретательностью. На снимке Кешка стоял у крыла машины, неловко вытянувшись, как армейский повар перед генералом. Кешка вовсю старался придать лицу каменное выражение, и это ему почти удалось, если бы не глаза — живые, хитрые, насмешливые глаза первого танцора и непутевого водителя. В заметке под фотографией корреспондент рассказывал, как Кешка с риском для жизни провез по горной дороге взрывчатку, которая очень нужна была стройке. На следующий день Жора отправил Кешке портрет, а членам жюри заявил, что его лучшая работа исчезла бесследно. Члены жюри были опечалены, а я решил, что теперь обязан написать о том, как появился на свет портрет Кешки шофера.
Э. Розовский
В КАДРЕ — ЧЕЛОВЕК-АМФИБИЯ
Мы сидим на вершине утеса, нависшего над Гизельдонским ущельем в Северной Осетии, на высоте почти три тысячи метров. Над нами в синем до боли в глазах небе черными точками проплывают орлы. Дна ущелья не видно, оно закрыто белой пеленой облаков. И невольно кажется, что, кроме нас троих: режиссера Владимира Чеботарева, практиканта Мирона Тимиряева и меня, — на многие сотни километров вокруг никого нет.
Час назад погасли прожекторы и заглохли двигатели передвижных электростанций — лихтвагенов. В окружении почтенных старцев уехал на белом коне в родной аул Коста Хетагуров. Эхо перестало разносить по горам команды режиссера. Мы закончили съемки фильма «Сын Иристона».
До свидания, гостеприимная Осетия!
До свидания, горные вершины Кавказа!
А дальше? Где теперь вновь прозвучат такие знакомые и каждый раз неизменно волнующие слова: «Внимание! Мотор! Начали…»? Снова в горах? Во льдах Арктики? Или на берегах Волги?
Признаюсь, у нас троих есть заветная мечта: мы давно задумали перенести на экран события известного романа А. Беляева, отправиться вслед за Ихтиандром в пучины океана. Так, может быть, следующий раз знакомая команда прозвучит на дне моря?
…И вот на одной из дверей длинного коридора киностудии «Ленфильм» приколот лист бумаги с надписью карандашом: «к/к «Человек-амфибия».
Наша комната скорее похожа на водолазный класс, нежели на кабинет киностудии. Диаграммы, плакаты, карты глубин, водолазные шлемы и скафандры. Стены сплошь украшены плакатами из серии «Первая помощь утопающим», а над ними крупными буквами выведено известное изречение: «Спасение утопающих — дело рук самих утопающих».
Дни проходят в разработке сценария и техники съемок, а вечера отведены тренировкам в бассейне. Каждый день приносит новые «открытия», и мы все отчетливей понимаем, какая огромная работа ждет нас впереди, как далека еще наша заветная мечта от осуществления. Это первая в нашей стране художественная картина с большим объемом игровых подводных съемок. На какой глубине лучше всего вести съемку? Из каких материалов делать декорации? Как изменяется цвет под водой? Смогут ли работать на дне моря артисты? Да, перед нами задача со многими неизвестными.
Но прежде всего надо научиться работать под водой. Каждый член группы должен сдать экзамен на звание легкого водолаза.
В «Озерках» под Ленинградом проводятся соревнования на первенство города по подводному плаванию.
Вот уже над гладкой поверхностью озера появились белые буруны воздуха, вырвавшиеся из респираторов, и черные резиновые шары поплыли, отмечая пройденный пловцами путь.
Пока подсчитывают результаты, главный судья соревнований, первый чемпион Советского Союза по подводному плаванию Рэм Стукалов, уводит меня в сторонку к низко склонившейся над озером старой плакучей иве. В ее тени скрываемся от посторонних глаз.
Рэм Стукалов — наш тренер и консультант. Под его руководством я должен сегодня провести первую тренировку в открытой воде.
Теоретически я уже знаю, что такое акваланг и как им пользоваться. Несколько раз пробовал плавать под водой в бассейне. Но тем не менее я сейчас очень волнуюсь и не особенно тороплюсь лезть в воду. Рэм испытующе смотрит на меня, под его взглядом отступать неловко. Делаю несколько глубоких вдохов из акваланга и с размаху бросаюсь в воду. Возле берега мелко; если встать, голова окажется над поверхностью, но я не поднимаюсь и лежу на илистом дне, вспоминая все наставления тренера. Дыхание становится спокойным, воздух легко поступает в легкие.
Перед погружением я видел недалеко от берега ворота — трассу соревнований — и сейчас хочу доплыть до них. Оттолкнувшись от дна, устремляюсь вперед и быстро ухожу вниз. Сильно болят уши и давит виски. Сделав глубокий вдох, поднимаюсь немного вверх, сразу становится легче. Видимость — ноль. В поисках ворот плыву все дальше и дальше, но безуспешно. Поворачиваю вправо, влево и в конце концов теряю ориентацию. Тоскливое чувство одиночества овладевает мной. Несколько резких взмахов ластами — вхожу в глубину. Снова сильно давит на уши. Я уже не ищу трассу. Где же берег? Поворачиваюсь и плыву в обратном направлении. Берега нет. Еще через несколько минут я уже не могу понять, где дно, а где поверхность.
Кровь стучит в висках. Вспоминаю «теорию»: это значит кончается воздух.
Вытянув руки, быстро плыву до тех пор, пока не попадаю на дно. Скользкая тина обволакивает со всех сторон. Акваланг прижимает ко дну, не дает встать на ноги. Запутанные ремни развязать невозможно. Барахтаюсь на дне, задеваю маску, и она тотчас же заполняется водой. Хочется крикнуть: «Тону!»