«Ренато, давайте я вам помогу», — сказал я, подходя к нему.
«Ничего. Я уже с этой штукой освоился», — сказал он, пытаясь расстегнуть «молнию», которая затягивала одежду сзади.
Он быстро надел свой костюм и, завязывая галстук, подошел ко мне. Сосредоточенное лицо его не выражало ни удивления, ни смущения, ни робости. Оно было, я бы сказал, очень деловитым.
«Ну как, Ренато?» — спросил я, усаживаясь в кресло и оглядывая его с ног до головы.
«Что «как», профессор? Давайте скорее деньги, и я поеду».
«Поедетё? Куда?» — удивился я.
«Боже! Как будто вы не знаете. Мне нужно скорее в Неаполь».
«Право, Ренато, я не знал, что вам нужно в Неаполь. Но, как мы с вами условились в самом начале, вы должны прежде всего рассказать мне о том, что вы чувствовали, пережили и…»
На лице художника появилось выражение досады.
«Должен вас разочаровать, профессор. И на этот раз ничего интересного не было».
«На этот раз? Что вы имеете в виду?»
«Ох, опять все начинается сначала, — с досадой произнес он, усаживаясь на стул. — Все было так, как и в первый, и во второй, и в десятый… В общем как всегда».
«Не понимаю…» — прошептал я.
Мне стало немного страшно.
«Странно. В прошлый раз вы меня отлично понимали, а сейчас — нет. Очень странно». — Он пристально посмотрел мне в глаза. Затем, решительно подвинув свой стул к моему креслу, он прищурился и произнес вполголоса:
«Знаете, профессор, мне в последнее время начинает казаться, что вы с ними заодно».
«С кем?»
«Не притворяйтесь, будто не знаете. Ведь я имел глупость неделю назад проболтаться вам обо всем, так что не стройте из себя невинность. Или, может быть, вы боитесь, что вас обвинят в соучастии? Ха-ха-ха! Как мне *не пришла в голову эта мысль раньше! Так знайте, Кардуччи, если дело дойдет до суда, то я не побоюсь назвать настоящих виновников. Впрочем, об этом мы с вами поговорим в следующий раз. А сейчас давайте деньги, я тороплюсь в Неаполь».
Я подошел к двери лаборатории и встал возле нее. Мне было ясно, что после пребывания в иопытательной камере Ренато превратился з другого человека. Куда девалась его робость, его застенчивость? Откуда у него появились решительные ноты в голосе, уверенность в жестах, в движениях? Что это за намеки на «последнее время», на «следующий раз»? Нет, я решительно не мог так просто отпустить его.
«Ренато, дорогой, сядьте, — взмолился- я. — Вспомните наш договор. Вы обещали мне рассказать все-все, начиная с момента, когда за вами захлопнулась дверь кабины, и до момента вашего возвращения».
«Дорогой профессор! — воскликнул он, весело улыбаясь. — Я уже сказал, что все было, как обычно. Я прекрасно выспался».
Тогда меня осенила мысль…
«Ренато, скажите мне, где вы были и что с вами произошло до нашего сегодняшнего свидания здесь, в лаборатории?»
«Вы это знаете. Я был в Неаполе».
«В Неаполе? Но ведь только сегодня состоялось ваше переселение на квартиру к синьоре Больди!»
«Ш-ш-ш! — зашипел он, — подойдя ко мне вплотную. — Сумасшедший! Разве можно о таком говорить громко. Это нечестно, Кардуччи. Вы обещали мне молчать. Скорее давайте деньги, мне пора идти. А то я опоздаю на десятичасовой автобус».
Я отошел от него подальше и, не сводя с него глаз, произнес:
«Ренато, сейчас полночь…»
При. этих словах лицо его приняло удивленное выражение, затем на нем появился испуг, после — ярость.
«Вы меня предали? Скажите, предали? Что я вам плохого сделал? Почему вы с ними заодно? О, если бы я знал!..»
Он упал в кресло и закрыл лицо руками. Затем сказал решительно:
«Хорошо, пусть приходят. Пусть. Я скажу им всю правду. Мне теперь все равно. Только я прокляну вас навеки, бесчестный вы человек. Я так верил вам, так верил! А вы устроили мне засаду с этим вашим электрическим сном».
«Успокойтесь, мой молодой друг, — я подошел к нему и положил руку на его плечо. — Успокойтесь. Ничего с вами не произошло. Никто вас не предал. Вы пришли в эту комнату в половине двенадцатого вечера и находитесь в ней всего полчаса, из которых две минуты пробыли наедине с собой вон в той кабине…»
«Вы всегда так меня успокаиваете. Только не пойму, для чего это нужно».
«Я вас никогда не успокаивал и никогда прежде не говорил с вами. Я подозреваю, что за то время, пока шел эксперимент, вам приснился сон, очень яркий и очень содержательный сон, а вы приняли его за действительность. Поверьте мне, Ренато, вы здесь у меня первый и, наверное, последний раз!»
«Сон? Вы говорите, сон? Ну вот что, дорогой профессор. С меня этих шуточек довольно. Хватит, Я уже слышу это по меньшей мере десятый раз. Одевайтесь!»
«Что?»
«Одевайтесь, говорю я вам. Сейчас я вам покажу, сон это или не сон. Одевайтесь и пойдемте со мной. Если уж я не попал сегодня в Неаполь, я покажу вам «мой сон» в Риме».
На словах «мой сон» он сделал ударение.
Представляете мое положение? Человек, который в течение двух минут находился под влиянием моего «внешнего электронного мира» и которому, без сомнения, за это время что-то приснилось, собирался меня куда-то вести, чтобы показать свой сон! Теперь мне начало казаться, что я сошел с ума и что вся эта история с экспериментом мне снится!
Глаза у художника горели, весь он нервно вздрагивал, в его лице и движениях чувствовались нетерпение и решимость.
«Да скорее же, чего вы медлите!»
«Куда мы пойдем? Сейчас полночь», — взмолился я.
«Это как раз то время, когда я могу лучше всего показать вам «мой сон».
На улице мы взяли такси, и Ренато сказал шоферу адрес.
После нескольких минут молчания Ренато спросил:
«Кстати, вы захватили с собой деньги?»
«Да».
Через несколько минут мы вышли из такси, и Ренато потащил меня через площадь к высокому зданию с богатым архитектурным оформлением. Все окна были темными, и, когда мы подошли к подъезду, я остановился. «В конечном- счете, — подумал я, — просто глупо подчиняться человеку, который находится если не в состоянии сомнамбулизма, то, во всяком случае, под впечатлением ярких картин, навязанных ему моим генератором».
«В доме все спят, Ренато», — сказал я.
«Ха-ха-ха! Сейчас вы увидите! Не верьте спящему городу. Не верьте темным окнам и погашенному свету. Не верьте уличной тишине. Они обманчивы, как молчание человека, который развращает и убивает, как тишина кладбищ, на которых ведьмы справляют шабаш, зримый и слышимый только тем, кто проклят богом. Идемте!»
Он уверенно толкнул тяжелую дубовую дверь, и мы оказались в тускло освещенном коридоре.
«Только не говорите, кто я», — прошептал Ренато.
Он уверенно шагал впереди, волоча меня за руку. Мы поднимались по каким-то лестницам, опускались в подвалы, и я чувствовал, что с каждой минутой мы глубже и глубже погружались в глухое чрево каменной громады, созданной безвестным архитектором несколько столетий назад. Мне казалось, будто этот давно умерший архитектор предвидел, что будущим поколениям людей понадобятся глубокие норы, чтобы скрывать в них пороки своего века…
Когда мы стали опускаться по широкой, с золочеными перилами лестнице, покрытой богатым, пестрым ковром, до моих ушей донесся вначале едва различимый, а после все более и более явственный гул.
«Ага, сон? Вы слышите? — воскликнул Ренато. — Вот вам спящий город!»
У дубовых дверей с тяжелой средневековой резьбой и с четким девизом вокруг изображения сатаны: «Забудь, что ты жив…» — мы остановились. Откуда-то из-за портьеры появился толстый человек в черной маске и в одеянии арлекина.
«Дайте сто лир этому негодяю. Это Цербер, который сторожит вход в царство Аида».
Я едва расслышал слова Ренато, потому что из-за массивной двери неслись страшные крики, визги, шум, вой, рев.
Я вручил деньги арлекину, и он услужливо распахнул перед нами дверь. Я рванулся назад, но цепкие руки Ренато удержали меня.
«Теперь смотрите, смотрите внимательно!» — прокричал он.
Первое впечатление было необычным. Мне показалось, что я нахожусь в воскресный день на пляже во Фреджене, где на очень узкой полоске песка между сосновым лесом и морем, собралось население всего Рима. Но через мгновение это прошло. Густое, почти прямолинейное облако табачного дыма висело над огромным скопищем людей. Казалось, все они болтаются в нем на невидимых нитях. Они кача-^ лись, корчились и вопили, как кошки, повисшие над пропастью. Люди сидели на столах, раздевались, одевались, пили, ели, таскали друг друга за волосы, хватали друг друга за горло, скрежетали зубами, падали, вставали, лежали в изнеможении, обессиленно, как привидения, бродили из стороны в сторону, извивались, как змеи, падали и, казалось, умирали…