В комнате находились две койки, расположенные одна над другой, душ, в который не влез бы даже человек средней упитанности, и масса табличек, которые умоляли на всевозможных языках экономить воду и электроэнергию. Хорошо еще, что не запрещалось глубоко дышать. В конце концов кислород тоже был привозной.
Пиркс запил печенье водой из-под крана и убедился, что она очень холодная, аж заходятся зубы. Очевидно, резервуары находились близко к верхней базальтовой оболочке.
Потом он заметил одну странность. Его часы показывали без нескольких минут одиннадцать, электрические часы, висевшие в комнате, — семь вечера, если же верить часам Ланье, то десять минут назад наступила полночь.
Оба поставили свои часы по лунному времени, впрочем, очень ненадолго. В Менделееве, как и везде на той стороне, было другое, собственное время.
До старта ракеты осталось девять часов. Ланье, ничего не сказав, вышел. Пиркс уселся в кресло, потом перешел под лампочку, попытался читать какие-то старые, растрепанные журналы, лежавшие на столике, и, наконец, не в состоянии больше сидеть на месте, тоже вышел из номера. Коридор за поворотом переходил в небольшой холл. Там, напротив вмонтированного в стену телевизора, стояло несколько кресел. Шла программа из Австралии для Луны Главной — какие-то легкоатлетические соревнования. Это его совершенно не интересовало, но он сел и смотрел до тех пор, пока не захотел спать. Вставая, он взлетел на полметра вверх, забыв о слабом притяжении. Когда же, наконец, можно будет снять эти штатские брюки? Кто даст ему скафандр? Где хоть какие-нибудь инструкции? И что все это значит?
Может, он и пошел бы куда-нибудь выяснить все это, даже устроил бы скандал, но его товарищ, этот непробиваемый доктор Ланье, очевидно, считал ситуацию совершенно нормальной, следовательно, нужно держать язык за зубами.
Пиркс вернулся в комнату и принял душ. Сквозь тонкую стенку он слышал голоса из соседнего номера. Очевидно, знакомые по ресторану туристы, которых Луна привела в состояние блаженной эйфории. А его почему-то нет. Он сменил рубашку (нужно же что-нибудь делать!) и только улегся на кровать, вернулся Ланье. С четырьмя новыми книжками.
Пиркса бросило в дрожь. Он начинал догадываться, что Ланье фанатик науки, что-то вроде второго профессора Меринуса.
Ланье разложил на столе новые спектрограммы и, разглядывая их в лупу с таким вниманием, с каким Пиркс не изучал даже снимков своей любимой актрисы, спросил, сколько Пирксу лет.
— Сто одиннадцать, — выпалил Пиркс, а когда Ланье поднял голову, добавил: — В двойной системе.
Ланье первый раз усмехнулся и стал почти похож на человека. У него были большие белые зубы.
— Русские пришлют за нами ракету, — сказал он. — Полетим к ним.
— В Циолковский?
— Да.
Эта Станция была уже на той стороне. Значит, еще одна пересадка. Пиркса интересовало, каким образом они преодолеют оставшуюся тысячу километров. Пожалуй, не вездеходом, а ракетой. Однако он ничего не спрашивал. Не хотел обнаруживать своей полной неосведомленности. Кажется, Ланье что-то говорил ему, но Пиркс заснул прямо в одежде. Проснулся он внезапно. Ланье, наклонившись над кроватью, тронул его за плечо.
— Пора, — сказал он.
Пиркс сел. Казалось, Ланье все это время читал и писал, — пачка бумаги с вычислениями значительно выросла. В первый момент Пиркс подумал, что Ланье говорит об ужине, но речь шла о ракете. Пиркс взвалил на себя туго набитый рюкзак. У Ланье рюкзак был тяжелее, словно наполненный камнями. Потом оказалось, что, кроме рубашек, мыла и зубной щетки, в нем были только книги.
Уже без всякого контроля они прошли в верхний ярус, где их ждала ракета лунного сообщения. Когда-то серебряная, а теперь серая, потрескавшаяся, она стояла, растопырив три коленчатые ноги двадцатиметровой высоты. Ее форма не была аэродинамичной — на Луне ведь нет атмосферы. Пиркс на такой еще не летал.