Вошли в тень. Пока они находились недалеко от залитых солнцем скал, отраженный свет немного освещал путь, играя на выпуклостях скафандров. Но скоро мрак начал густеть, и, наконец, стало так темно, что они перестали видеть друг друга. Здесь царила ночь. Пиркс почувствовал ее холод сквозь все антитермические оболочки скафандра. Холод не добирался непосредственно до тела, не покусывал кожи, а существовал как проявление новой, молчащей ледяной реальности.
Шары на верхушках алюминиевых мачт испускали довольно сильный красный свет: бусинки этого рубинового ожерелья поднимались ввысь и исчезали на солнце — там треснувший скальный хребет сбегал к равнине тремя расположенными друг над другом расщелинами. Их разделяли узкие горизонтальные выступы каменных плит, образующие что-то вроде тонких карнизов. Как показалось Пирксу, уходящая вдаль шеренга мачт вела к одной из этих полок, но он подумал, что это, пожалуй, невозможно. Выше, сквозь расколотый, словно ударом молнии, главный вал Менделеева, прорывался почти горизонтальный пучок солнечных лучей. Он выглядел как возникший в глухом молчании взрыв, брызнувший раскаленной белизной на скальные колонны и в расщелины.
— Там Станция, — раздался в шлеме близкий голос Пнина. Русский задержался на границе ночи и дня, холода и тепла, показывая что-то на горе, но Пиркс ничего не сумел разглядеть.
— Видите Орла?.. Так мы называем тот хребет… Вон голова, это клюв, а это крыло…
Вдруг Пиркс увидел всего Орла: крыло — это была именно та стена, к которой они направлялись, выше из стены торчала голова, на фоне звезд вершина казалась клювом.
Он взглянул на часы. Они шли уже сорок минут. И, пожалуй, осталось идти столько же.
Перед следующей полосой тени Пнин задержался, чтобы отрегулировать свой климатизатор. Пиркс воспользовался этим и спросил, где проходила дорога.
— Вот там. — Пнин показал рукой вниз.
Пиркс видел только пустыню и на дне ее — конус осыпи, из которой торчали большие обломки камня.
— Оттуда сорвалась плита, — объяснил Пнин, повернувшись теперь к выемке в стене. — Это Солнечные Ворота. Наши сейсмографы в Циолковском зарегистрировали толчок; предположительно сорвалось около полумиллиона топи базальта…
— Полмиллиона? — переспросил ошеломленный Пиркс. — Как теперь доставляют на гору все необходимое?
— Сами увидите, когда придем, — ответил Пнин и двинулся дальше.
Пиркс поспешил за ним, ломая голову над решением этой задачи, но ничего не придумал. Не носили же они на своих плечах каждый литр воды, каждый баллон кислорода? Нет, это невозможно.
Теперь они шли быстрее. Последний алюминиевый шест торчал у самой пропасти. Их объяла тьма. Они включили вмонтированные в шлемы рефлекторы, бледные пятна света подрагивали, перескакивая с одних выступов стены на другие, и зашагали по карнизу. Местами он сужался до ширины двух ладоней, местами становился таким широким, что на нем можно было стоять, расставив ноги.
Они следовали один за другим по этой полке, слегка волнистой, но совершенно горизонтальной. Ее шершавая поверхность служила хорошей опорой. Правда, достаточно одного неверного шара, легкого головокружения…
«Почему мы не обвязались?» — подумал Пиркс.
В этот момент пятно света перед ним замерло. Пнин остановился.
— Веревка, — сказал он.
Подал конец Пирксу. Тот, пропустив веревку через карабин, передал ее Ланье. Прежде чем тронуться дальше, Пиркс, опершись о скалу, успел осмотреться.
Весь провал кратера лежал под ним как на ладони — черные лавовые ущелья казались сеточкой трещин, приземистый центральный конус отбрасывал длинную тень.
Где же ракета? Пиркс никак не мог ее найти. Где дорога? А эта извилистая тропинка, обозначенная шеренгой алюминиевых мачт? Тоже исчезла. Осталось только пространство каменистого цирка, лежащее в ослепительном блеске и полосах тьмы, тянущихся от каменных груд. Светлая пыль подчеркивала рельеф местности. Вокруг теснились сотни кратеров: от полукилометровых до едва заметных. Каждый был совершенно круглым, с плавным наружным спуском и более крутым внутренним, с центральной горкой или конусом либо хоть с крошечной отметиной вроде пупка. Самые маленькие выглядели точной копией маленьких, маленькие — средних, и все их разом обнимало гигантское трехсоткилометровое кольцо каменных стен.
Это соседство хаоса и точности дразнило человеческую мысль, в этом созидании и уничтожении форм по единому шаблону одновременно виделось и математическое совершенство и полная анархия смерти.
Пиркс взглянул вверх и назад — сквозь Солнечные Ворота все еще рвался поток белого огня.