Разобравшись в работе аппаратуры, Пиркс решил, что все это слишком сложно. Ланье ни во что не вмешивался. Он верил в записи протоколов комиссии. Кроме того, он считал, что подобные вещи должны иногда случаться.
— Эти негативы? — ответил он на вопрос Пиркса. — Эти негативы не имеют никакого значения. Человек и не такие вещи делает, когда понервничает. Логика оставляет нас гораздо раньше, чем жизнь. Тогда каждый начинает поступать бессмысленно…
От дальнейшей дискуссии Пиркс отказался.
Кончалась вторая неделя лунной ночи. Пиркс после всех своих исследований знал столько же, сколько и вначале. Может, и вправду трагический случай навсегда останется невыясненным? Может, это было одно из тех происшествий, приходящихся одно на миллион, восстановить которые невозможно?
Постепенно Пиркс втянулся в совместную работу с Ланье. В конце концов нужно было что-нибудь делать, как-то заполнить время. Он научился пользоваться большим астрографом (да, все-таки получалась обычная каникулярная практика), потом начал ходить попеременно с товарищем к колодцу, в котором пластинки оставлялись на многочасовую экспозицию.
Приближался ожидаемый с нетерпением рассвет. Жаждущий получить какие-нибудь сведения о мире, Пиркс манипулировал около радиостанции, но добыл из динамика только бурю тресков и свист, возвещающие близкий восход солнца. Потом был завтрак, после завтрака проявление снимков, над одним Ланье корпел особенно долго, так как обнаружил замечательный след какого-то мезонного распада. Он даже Пиркса позвал к микроскопу, но тот оказался равнодушным к очарованию ядерных превращений. Потом был обед, час у астрографов, визуальные наблюдения звездного неба. Приближалось время ужина. Ланье уже возился в кухне, когда Пиркс — сегодня была его очередь — всунул голову в дверь и сообщил, что выходит. Ланье, занятый изучением сложного рецепта на коробке с яичным порошком, буркнул, чтобы Пиркс поспешил: омлет будет готов через десять минут.
Пиркс с пачкой пластинок в руках, уже в скафандре, проверив, надежно ли зажимы соединили шлем с воротником, отворил настежь обе двери — кухни и радиостанции, — вошел в камеру, захлопнул герметическую дверь, отворил люк, вылез наверх, но не закрыл его, чтобы побыстрее вернуться. Это было вполне допустимо — Ланье все равно не собирался выбираться наружу.
Пиркса встретила темнота, и только по черным провалам на фоне звездного неба можно было понять, что вокруг скалы. Он зажег рефлектор и за мерно колышущимся перед ним бледным пятном света дошел до колодца. Перекинул ноги в тяжелых ботинках через облицовку, нащупал первую ступеньку, спустился вниз и принялся заменять пластинки. Когда он присел и наклонился над штативами, его рефлектор несколько раз мигнул и погас. Он тряхнул головой, потрогал рукой шлем — свет загорелся снова. Значит, лампочка цела, что-то с контактом. Он начал собирать заснятые — пластинки — рефлектор пару раз моргнул и опять погас. Пиркс несколько минут сидел в полной темноте, не зная, что делать. Обратная дорога не пугала его, он отлично помнил ее, а кроме того, на вершине Станции пылали два огонька, зеленый и синий. Но, работая на ощупь, можно разбить пластинки. Он еще раз стукнул кулаком по шлему — рефлектор вспыхнул. Пиркс быстро записал температуру, воткнул заснятые пластинки в кассеты, но когда вкладывал кассеты в футляр, проклятый рефлектор погас. Пришлось отложить пластинки, чтобы несколькими ударами по шлему вновь включить свет. Пиркс заметил, что, когда он выпрямляется, рефлектор горит, а когда наклоняется, гаснет. Приходилось работать в очень неестественном положении. Наконец свет погас еще раз, и никакие удары не помогали. Вокруг были разложены пластинки, и о возвращении на Станцию сейчас не могло быть и речи. Он оперся спиной о нижнюю ступеньку, отвернул наружную крышку, поплотнее вставил в патрон ртутную лампу и закрыл крышку. Теперь у него был свет, но, как это иногда случается, винт никак не хотел завинчиваться. Пиркс пробовал и так и этак, наконец, потеряв терпение, сунул крышку рефлектора в карман, быстро собрал пластинки и, вставив новые, начал карабкаться по ступенькам. Он был метрах в полутора от поверхности, когда ему показалось, что с белым светом его рефлектора смешался какой-то иной блеск, колеблющийся, непродолжительный. Он взглянул вверх, но увидел в отверстии колодца только звезды. «Показалось», — подумал он.