— Вот здесь, — сказал я, расстегивая крючки.
И лицом — в снег! Только крякнул от боли, когда Сахаров навалился сзади мне на руки: он налетел на меня, не дожидаясь, пока я сниму шинель!
Я рванулся, но теперь оказался на спине, а он удержался сверху, ударил:
— Что?!
Из глаз посыпались искры. Еще, еще раз…
— Что? Что? Что!..
Только бы высвободить руки! Вот сейчас…
Сахаров вдруг откинулся.
Я почувствовал, что свободен, вскочил.
Он стоял в нескольких шагах от меня, отряхивая с коленей снег.
— Что? Получил?…
А между нами — им и мной — стоял Юрка Железнов. Я сбросил, наконец, шинель. Молча шагнул вперед. Юрка тоже молчал.
А Сахаров все чистил брюки на коленях. Потом выпрямился.
— Ну, что?
Не очень уверенно спросил.
Юрка положил мне на плечо руку.
— С такими разве дерутся?
— Да ведь он…
— Таких бьют, — сказал Юрка. — По щекам!
— Ну, ударь, ударь! — крикнул Сахаров. — Ударь!
Железнов молчал.
Я высвободил плечо.
— Двое на одного, да? — отступил Сахаров.
Юрка сплюнул.
А Сахаров повернулся и пошел — не к учебному корпусу, а куда-то к лесу.
После физзарядки у проруби всегда очередь. Толкаемся, поторапливаем друг друга. Скоро построение… Переговариваемся.
— Светает?
— Нет, от снега так кажется.
— Вообще-то раньше светать стало, а?
— Эй, поживее там — не в бане!
Подошла моя очередь. Я нагнулся, зачерпнул ладонями холодной черной воды, но кто-то двинул меня плечом.
— Ну-ка!
Не успел даже понять, кто это: на него откуда-то налетел Сахаров, швырнул в сторону и встал рядом со мной, широко расставив ноги.
— Умывайся спокойно…
— Псих, — ошеломленно проговорили за спиной Сахарова. Он не обратил внимания.
Юрка стоял за мной и улыбался. Я видел: когда он улыбается — в любой темноте видно.
Молчаливый снег лежал на озере, молчаливо стоял над ним лес. Воздух был холоден, но и в нем, и в запахе снега, и в самой темноте, чуть смазанной рассветом, было что-то новое, завтрашнее.
Как будто весной капнуло…
XV
Вот она, весна!
На причале пахнет водорослями, смоленой пенькой, мокрым деревом и краской. Каждый запах держится крепко, но все они — одно, как жгуты волокон в канате.
Мы раздуваем ноздри.
— Аромат! — говорит Леха. — Настоящий морской…
Мичман Кашин вытягивает из кителя карманные часы и задумчиво обещает:
— Мозоли набьете… — Крышка часов откидывается. — …Вот тогда и почуете… — Крышка щелкает. — …Настоящий-то морской аромат.
— А я уже набил! — гордо заявляет Вадик.
— Ох! — говорит мичман. — Ох, баковый! Горе мне с таким баковым…
У причала, под шлюпками, покачивается светлая толща воды. Холодок ее смешивается с теплом прогретого на солнце дерева. Вода облизывает свежую краску на бортах. Вкусную масляную краску.
Шлюпки мы красили сами.
— Уясните, — говорит мичман. — Настоящей гребли у нас не было. Пока. Она будет сегодня. Сорок гребков в минуту. Да, сорок… Что, баковый?
— Все в порядке! — Вадик пожимает плечами.
— Ох, баковый! — вздыхает мичман. — Ох!.. Лопасть весла опускайте в воду на три четверти. И разворачивайте валек. Понятно?
У мичмана крупное лицо, широченные плечи и веснушчатые, волосатые руки. А китель на животе заметно выпирает. Говорит Кашин неторопливо, благодушно щуря светлые глаза, — но только до тех пор, пока не приходит время давать команду. Тут он рявкает так, что мы вздрагиваем.
— Весла разобрать!
Шлюпку уже немного отнесло. Я кладу ладонь на ласковый, теплый от солнца валек и вижу, как на сваях причала пляшут отражения воды — зыбкие солнечные медузы. А за причалом песчаная коса, валуны, и чуть подальше — лес.
Мичман сидит на корме. Китель тщательно застегнут, фуражка на два пальца над правой бровью. А бровь — рыжая. Правая рука мичмана лежит на румпеле, в левой — часы с открытой крышкой.
Я вижу его хорошо, потому что сижу напротив, на месте левого загребного. Правый загребной — Юрка. Мы переговариваемся: «Помнишь?» По загребным равняются остальные гребцы. Они разбирают весла за нашими спинами. На баке приготовился Вадик Василевский со своим напарником. У них самые легкие весла.
За нашими спинами — море.
Мы в одних тельняшках, а с моря веет майский холодноватый ветер. Зябко.
Скоро разогреемся…
— Весла — на воду! — рявкает мичман. — Два-а… — Он выпрямляется, вбирает живот.
Но я не вижу его больше, потому что, занося лопасть весла, веду валек вперед и складываюсь, почти доставая подбородком до колен.