Дымное, сверкающее, огромное качается перед нами море.
И только Юрка стоит. Смотрит на море. Совсем не исподлобья. И складки у него на переносице нет…
XVI
— Не служба, а малина! — сказал я.
— Черника, — серьезно поправил Вадик.
Мы сидели у костра и варили в миске варенье из черники. Мы были «дневальными у шлюпок». На Горелом озере… Бывают и такие наряды!
Чернику я собрал на небольшом островке. Вот он, его отсюда видно. Сходил туда на шлюпке — и все.
— Нет, а сахару маловато, — сказал Вадик.
— Съедим и так…
Вадик подобрал ноги, положил на колени подбородок и лупоглазо уставился в одну точку. Потом достал из кармана огрызок карандаша. Еще посидел. Стал что-то писать в тетрадке по радиотехнике.
«Сочиняет», — заскучал я. Если человек сочиняет, с ним не разговоришься…
Зато я первый услышал, как слева, где тропинка, зашелестели кусты, увидел мелькающее в листве платье и желтый сарафан.
Передо мной стояла яркая синеглазая женщина — жена одного из старших офицеров.
— Нельзя ли нам перебраться на остров, за черникой? Она сделала испуганные глаза и улыбнулась.
А чуть позади стояла Наташа.
— Можно! — сказал я, стараясь не задохнуться…
Оглянулся на Вадика. Он сочинял…
— Пожалуйста. Вот к этой шлюпке!
Они подходили. Я слышал. А посмотреть не смел.
— Я не упаду? — спросила жена офицера. — Будьте любезны, дайте мне руку! Спасибо… Ой!..
Наташа сошла сама. Дочь Авраамова! Так… Весла в уключинах, все в порядке. Я оглянулся еще раз. Вадик — сочинял!..
— Как быстро гребете! — щебетала яркая женщина. — Это вы здесь научились?
— Здесь. Наташа молчала.
Я очень хотел посмотреть на нее — и не мог: не решался. Хоть бы спросила о чем-нибудь! Ведь островок скоро — шлюпка идет быстро. Гребок. Еще гребок…
Я посмотрел. Навсегда, на всю жизнь запомню то, что увидел.
Ее серые глаза. Оказывается, они вовсе не голубые! Почему-то после того вальса я думал, что они голубые. И маленький розовый шрам на щеке, И ее пальцы, заплетающие косу. И еще — длинную, совсем свежую царапину у нее на ноге, ниже колена.
Островок надвигался. Теперь надо было лихо «ошвартоваться». Я оглянулся, прикинув расстояние до берега. Сделал последний рывок веслами. Встал на банку, разматывая пеньковый конец, вплетенный в рым на носу шлюпки. Предупредил:
— Может качнуть, держитесь! И прыгнул.
— Ах!.. — вскрикнула яркая женщина. Чудачка она! Чего ахать? Я подтягивал шлюпку.
— Вы за нами приедете?
— Обязательно. Когда?
— Ну-у, — женщина переглянулась с Наташей, — через часик?
— Да.
Вот и голос ее услышал.
— Добро! — сказал я.
Теперь можно было не грести, а просто опускать весла в воду и смотреть, как они уходят в лес. Смотреть на желтый сарафан Наташи, на ее косы…
И она оглянулась!
Жаль, что я не имею права объявлять благодарность старшине роты. Трех благодарностей ему мало за назначение в такой наряд! Я только не знал, что делать весь этот час. Как его переждать? Вернуться туда, где в траве валяется миска из-под черничного варенья, а Вадик сочиняет стихи, было невозможно.
Я стал кружить по озеру.
…Они вернулись с полными корзинками черники. Так аккуратно, ягодка к ягодке, никто из ребят не собирал: у нас всегда оказывалось полно листьев.
Конечно, это было чудом, но все повторялось. Даже больше: я посмотрел на Наташу четыре раза. И три раза у нее дрожали ресницы, а на четвертый наши взгляды встретились.
А потом они ушли. Наташа, прощаясь, улыбнулась мне.
Если бы она пришла еще раз! Ну что ей стоит! Ведь свободный человек… Я бы рассказал ей, почему это озеро называют Горелым. Оно огромное, извилистое, и по берегам его, говорят, однажды сильно горел лес.
Я бы рассказал ей, какой рассвет был сегодня на озере. Вон в той стороне редкие стволы сосен чернели на бледно-зеленом небе. А над водой еще мигали звезды.
Мне даже хотелось разбудить Вадика — он похрапывал в палатке.
— Правда, ведь обидно, что у человека именно в эти часы самый крепкий сон? — спросила Наташа, наклоняясь над бортом и опуская в воду ладошку.
Она вернулась. И опять сидела на корме шлюпки. А я перестал грести, потому что увидел, как сползает ее коса, — вот-вот упадет в воду, — хотел подхватить ее.
В руке у меня хрустнула ветка. Я посмотрел на Вадика, вздохнул.
— Все сочиняешь?
— Угу.
— Я тоже. Мне такое пригрезилось… Будто перевозил я на шлюпке… Ладно, почитай, что там у тебя!