13. Понятно, как для меня было важно постоянно держать хитроумного чужеземца при храме. Я видел в нем серьезного соперника и поэтому всячески старался ублажать его. В ссорах Уранида с рабом, который, как я уже говорил, сразу невзлюбил его, я всегда брал сторону Сына Неба. Но чем дальше, тем труднее становилось удерживать его в своей власти. У него было много странностей. Располагая такими сокровенными познаниями, он был в то же время до неприличия любопытен. Постоянно рылся в храмовых рукописях, которые я имел все основания скрывать от него. Особенно интересовали его труды прославленного Герона из Александрии, по наставлениям которого, как я уже рассказывал, с помощью раба Сонона я устроил несколько колдовских механизмов в храме, всех приводивших в трепет и восхищение. Сын Неба часами возился с этими механизмами, пока я не запретил ему приближаться к ним, опасаясь, как бы он их не сломал. К тому же он стремился разгласить их секрет, доказывая, что ничего чудесного в них нет. Он даже пытался перерисовать чертеж такой машины из «Пневматики» Герона для двух кузнецов, заинтересовавшихся его россказнями, но я вовремя пресек его коварный замысел, спрятав от него все труды Герона.
Вот еще пример его испорченности и коварства: восхищаясь изобретательностью Герона, как он ее называл, Сын Неба в то же время нередко высмеивал и порицал хитроумного александрийца за то, что тот якобы создавал свои машины лишь для забавы или обмана легковерных в храмах. «Если бы он поставил хотя бы свой гениальный эолипил на корабль, чтобы приводить его в движение без парусов и весел, или заставил вращать жернова на мельнице, тогда бы он принес гораздо больше пользы своему народу», — говорил Уранид. Не свидетельствует ли это лишний раз о его неразумности? Уж если что-нибудь из творений Герона и можно назвать игрушкой, то это именно забавный, но никому не нужный «Эолов мяч».[36]
Он даже сам попытался построить довольно большой эолипил и приспособил его вращать рукоятку колеса у колодца на одном из виноградников храма. Это было забавно, но я приказал сломать сооружение и черпать воду по-прежнему, потому что рабы, приставленные к колодцу, начали бездельничать и только скалили зубы, вместо того чтобы работать. Однако тайком от меня, как сообщил мне верный Сонон, чужеземец продолжал строить какие-то машины, совсем забросив лечение больных и участие в предсказаниях, а в этом на помощь его я сильно рассчитывал. Теперь он мало времени проводил в храме, начал целыми днями бродить по городу, заводя долгие беседы не только с простыми ремесленниками, но даже с рабами. Я несколько раз говорил, что таким поведением он внушает людям сомнение в собственной мудрости. Но он только смеялся в ответ. А в другой раз на подобное замечание он докучливо отмахнулся и ответил мне словами героя Гомера:
Наглость его становилась нестерпимее с каждым днем. На городских площадях он говорил о том, что рабы такие же люди, как и свободные, и поэтому противно человеческой природе притеснять их и заставлять подневольно трудиться. Возвращаясь в храм, он при посторонних высмеивал мои гадания и пророчества, показывал непосвященным, как устроен механизм, заставляющий зажигаться жертвенный огонь, когда открывались входные двери. Он глумился над мудрыми откровениями божественного Пифагора и противополагал ему нечестивца Эпикура, проклятого богами за свое неверие. В своей комнате он даже написал на стене гнусный совет этого лжефилософа, но я приказал соскоблить надпись и заново побелить стену.[38] Он мечтал о том, чтобы объединить греков с таврами, скифами и другими варварами, и придумал для этого новый язык, чтобы им могли пользоваться и…. племена, не имеющие даже своих письменных летописей и потому бессильные хранить и передавать новым поколениям мудрость отцов. Этот новый язык оказался действительно весьма простым и удобным, свидетельством чему может служить хотя бы то, как легко и свободно я излагаю на нем все свои мысли в этой рукописи. В то же время он был совершенно непонятен для непосвященных, делая наши мысли скрытыми от чужого глаза и ушей. Полезное изобретение, но разве можно его отдавать иноплеменным варварам?![39] А ведь он только для этого и создал новый язык. Разве это не говорит сразу и о его глупости и о его коварных намерениях?
Я понимал, что он стремится поколебать мою славу, выжить меня из храма и занять место главного жреца. Надо было тщательно продумать, как предотвратить это и обезопасить себя от коварного чужеземца. Раб предлагал просто убить его. Но мне было жаль расстаться с таким умелым помощником, и я решил подождать, попытаться еще раз удержать его в своей власти, понимая, сколько неисчислимых выгод принесло бы это храму. Но коварный Уранид опередил меня. Однажды утром он ушел из храма, оставив коротенькую записку о том, что благодарит меня за гостеприимство и будет отныне жить в городе. Тогда я понял, что он вернется в храм, лишь выгнав меня отсюда и обесславив. Война была объявлена.
14. Прежде всего я позаботился показать всем, что именно храм остается тем местом, где происходят чудеса. Я провозгласил, что боги отвернулись от Уранида за его нечестивые мысли и изгнали из храма. Отныне на мне покоится милость богов. Когда весь храм был заполнен народом, по данному мною сигналу оракул изрек:
Но чужеземец тоже не упустил случая показать свою власть. Большую славу принесло ему чудесное исцеление одного раба, по имени Мосихон. Раб этот страдал заболеванием, поистине странным и загадочным. Шестнадцати лет, работая однажды на винограднике, он увидел внезапно выползающую из кустов большую змею. Он так испугался, что потерял сознание и упал. Змея не тронула его, но, когда он очнулся, ноги отказались ему служить. Кроме того, у него помутился разум. Он считал себя девятилетним мальчиком и вел себя соответственно: бросал камнями в птиц, водился с мальчишками и избегал взрослых. При этом он начисто забыл все, что с ним произошло и чему он научился после… девятилетнего возраста. Поскольку ноги у него отнялись, хозяин приказал перевести его на работу в свою портновскую мастерскую, где Мосихон начал заново учиться ремеслу. Года через два он снова пережил большой испуг: в доме начался пожар, и раб, опасаясь, что его, беспомощного, не успеют вытащить из огня, от ужаса опять лишился сознания. Его спасли товарищи-рабы и привели в чувство. И тут с ним произошла вещь поистине удивительная. Ноги у него снова стали действовать, словно никакой болезни и не было. Он опять вспомнил всю свою жизнь до встречи со змеей на винограднике. Но зато совершенно забыл о времени, проведенном в мастерской, и даже разучился шить! Всем стало ясно, что в несчастного попеременно вселяются чьи-то чужие души. Я взял его в храм и различными способами пытался изгнать… души прочь. Но тщетно! Испуганный хозяин предложил мне убить… раба. Однако Сын Неба взял его под свою защиту. Он усыпил его не в храме, не на священной шкуре жертвенного животного, а прямо на берегу моря, в окружении огромной толпы народа, что-то долго шептал ему на ухо, поглаживая пальцами по лицу спящего, и потом властно сказал: «Вставай, тебя ждет работа!» Мосихон вскочил как ни в чем не бывало и отправился в мастерскую, где тут же опять начал проворно шить с прежним искусством. Теперь он все помнил и был совершенно здоров. Я бы подумал, что он вступил в сговор с чужеземцем, дабы всех провести, если бы не знал… истории его странной болезни, как и каждый человек в нашем городе. С тех пор этот Мосихон очень привязался к чужеземцу; и тот даже выкупил его у хозяина мастерской, справедливо опасавшегося держать в своем доме раба, в которого в любой момент снова могла вселиться чья-нибудь блуждающая душа.
36
В этом споре правда целиком на стороне Уранида: знаменитый «Эолов мяч» Герона Александрийского был, собственно, первой в мире паровой турбиной. — М. 3.
38
Вероятно, имеется в виду знаменитое «Четверное средство», так сформулированное Эпикуром в его «Главных мыслях»:
39
Я был прав! Не напоминают ли эти разглагольствования хитрого жреца те доводы, которые приводил, возражая мне, уважаемый А. Скорчинский?! — М. 3.