Карцов спорил, объяснял смысл показаний Абста. Но старший следователь, пожилой человек в чине майора, был непреклонен.
— А что, если предположить обратное? — говорил он. — Вас схватили, вы знаете: с минуты на минуту под килем корабля взорвутся заряды. Поэтому вы решаете разыграть невинность, все свалить на товарища. И вот мы видим ваши вытаращенные в ужасе глаза, слышим ваш взволнованный голос: «Крейсер спасайте, крейсер»! Вы отлично знали: взрыв неотвратим, уже ничто не спасет корабль.
— Я говорю правду: я советский моряк.
— Мне еще не случалось видеть советских моряков, которые татуировали бы на своей коже немецкие имена, да еще латинскими буквами.
— Я объяснял и это.
— Придумали, хотите вы сказать!
— Объяснял.
— А это как объясните?
Карцову показали радиограмму. Оказывается, они все же радировали на материк, а оттуда был сделан запрос в Москву. И вот ответ: командование советского Военно-Морского Флота подтверждает гибель корабля названного класса со всем экипажем такого-то числа, в таком-то квадрате. Подтверждена и фамилия врача. А в заключение указывается:
«На левой руке капитана медицинской службы Кирилла Карцова татуировки не было».
— Ну вот, — сказал следователь, иронически глядя на допрашиваемого, — вот как обстоит с «Хансом»!
— Ни в штабе флота, ни даже в штабе соединения, в которое входил мой корабль, не могли знать о татуировке.
— Кто же знал?
— Очень немногие… Вы видите, она у самого плеча, чтобы показать ее, надо снять китель.
— Кто же мог знать о татуировке? — настаивает следователь. — Отвечайте, я предоставляю вам все возможности оправдаться.
— Члены экипажа корабля, на котором я проходил службу.
— Люди «вашего» корабля, которые сейчас мертвы? — Следователь не скрывает сарказма. — Вы правы, это отличные свидетели!
— Но я наизусть перечислил весь экипаж моего корабля, назвал имена людей, их флотские звания, даже указал приблизительно возраст каждого. А вы не сочли нужным передать в Москву это важнейшее доказательство того, что я — это я!..
— Сдается мне, что корабль, о котором идет речь, ваши коллеги не утопили, а захватили. Люди с него убиты, или в плену. Эта же судьба постигла и судового врача. Кто мог помешать вам, разведчику и диверсанту, вызубрить два-три десятка имен?
— Еще аргумент: вы видите, как я владею русским языком. Был приглашен переводчик, и он…
— Не менее блистательно вы владеете немецким.
— Прошу вас, пошлите в Москву мое фото!
— Не вижу смысла. Да это и невозможно.
— Почему?
— Бильд с метрополией не работает. Самолеты туда не летают. Остается отправка со случайным судном. Долго. За это время вы столько успеете…
— Сбегу? Но мы на острове.
— Э, не выдавайте себя за желторотого!.. Старшина Динкер, который был назначен неотлучно находиться при вашей персоне, вчера явился с просьбой. Он, видите ли, сомневается в том, что вы немец. Вот и пришел просить тщательно во всем разобраться… А Динкер потерял на войне брата, от одного слова «наци» его бросает в жар. И этого-то парня вы окрутили и прибрали к рукам! Могу сообщить: вы его больше не увидите. Его место займет матрос Джабб. Он вылавливал вас из воды. Он слышал, как вас изобличил ваш же коллега. Попробуйте разложить его, добейтесь этого — и я скажу: вы сам дьявол!.. Впрочем, уже завтра дело ваше будет закончено.
— Меня будут судить?
— Разумеется.
— Но вы считаете меня немцем, а военнопленных полагается…
— Стоп! — Майор презрительно оглядел допрашиваемого. — Вон как вы поворачиваете. Не надо путать. Вы не были в форме армии своей страны, когда попали к нам, не смогли предъявить установленного воинского удостоверения. Поэтому вас будут судить как диверсанта и убийцу.
— Что же грозит диверсанту и убийце?
— Боюсь, что не могу вас обнадежить. На снисхождение можно надеяться в одном только случае. Вы знаете, в каком?
— Я должен дать ценные показания?
— Настолько ценные, чтобы они перевесили тяжесть совершенного вами преступления.
— Но я не немец. — Карцов устало потирает виски. — Поймите: вы совершаете ошибку.
Таков был последний разговор со следователем. Он происходил вчера. А сегодня Карцова судят. Точнее — уже судили, ибо сейчас читают приговор.
Процедура была недолгой. Огласили формулу обвинения. Задали несколько вопросов и опросили свидетелей — Джабба и еще двоих матросов. Далее коммодор совещался, сперва с соседом справа, затем — слева. Секретарь подал ему лист бумаги, коммодор просмотрел его, дал подписать членам суда.