— Вот так-то, мой бесстрашный друг, — сказал Гур, подталкивая новую деталь — сектор главной поперечной переборки. — В масштабах даже и Приземелья нас все равно что нет, так что опасаться особо нечего…
— Я и не опасаюсь, — сказал Кедрин.
— И замечательно! Между прочим, как правило, в космосе вообще ничего не происходит. Вот сейчас дадут отбой, и мы снова полетим устанавливать по-настоящему наш озотаксор.
— Ничего не происходит! — сказал Кедрин. — По-вашему, на орбите Трансцербера тоже ничего не произошло? Вы думаете, они молчали бы столько дней, хотя их вызывает вся Земля?
— Мало ли, что там я думаю! — сказал Гур. — Возьми угол на себя, не то тебе придется делать второй заход.
XIV
Нет, они, конечно, не молчали бы столько дней там, на орбите Трансцербера, если бы ничего не произошло.
Собственно, не произошло ничего особенного. Сначала исследователи заметили вспышку, не очень значительную, но все же явственно различимую вспышку, там, где, по расчетам, должен находиться догоняющий Ахиллес — так они теперь между собою именовали Трансцербер. Он должен был там находиться согласно показаниям локаторов. Локаторы брали его, а вот гравиметры пока что не брали, и радиоустройства не брали, не говоря уже об оптических.
Так или иначе вспышка произошла именно там, где ей полагалось произойти, если она произошла на Трансцербере. Исследователи начали анализировать возможные причины вспышки, и, конечно, сразу же образовались два лагеря. Один лагерь считал, что вспышка свидетельствует об интенсивной вулканической деятельности на поверхности Ахиллеса. Другой утверждал, что говорить об этом всерьез вообще невозможно, потому что коль скоро не наблюдается визуально сама планета, то не может быть наблюдено и любое извержение на ее поверхности. Вспышку они объясняли какой угодно другой причиной, кроме вулканической деятельности. Неуправляемой атомной или ядерной реакцией, столкновением с необычайно крупным метеоритом или астероидом, а также… а также… и так далее.
В ответ на это первая группа возражала, что на планетке с такой ничтожной массой, какую до сих пор не берут гравиметры, и с такими ничтожными размерами, что ее не берет даже главный корабельный рефрактор, на планете столь ничтожной, что вообще удивительно, как это Герн догадался об ее существовании, — на такой планетке не может вообще найтись такой массы уранидов, чтобы пошла атомная реакция. Кроме того, они говорили, что… а также… и так далее и тому подобное.
Пилоты пока не вмешивались, потому что они помогали инженеру Риексту подремонтировать водный конденсатор, а капитан Лобов не вмешивался, потому что он вообще ни во что и никогда не вмешивался, пока не решал, что настало время вмешаться.
Наконец исследователи пришли к выводу, что надо сообщить о вспышке и на Землю, чтобы дать возможность и земным и приземельским астрономам и астрофизикам разделиться на два лагеря. Хотя время очередного радиосеанса еще не пришло, исследователи доложили о своем пожелании капитану Лобову. Капитан Лобов немного подумал и дал «добро».
Инженеру Риексту и одному из пилотов пришлось оторваться от ремонта конденсатора и, как выразился капитан Лобов, начать разводить огонь в радиокомбайне. Они его и развели, и зашифровали сообщение, и послали его при помощи остронаправленной антенны на Землю, и принялись ожидать квитанции. Но вместо ожидаемого РЦД последовало молчание. Пришлось повторить передачу, расходуя лишнюю энергию. Результат был тот же. То же было и в третий раз. Тогда инженер Риекст пришел к выводу, что Земля их не слышит, или не понимает, или не хочет отвечать, или же, наконец, не может. Это дало исследователям сейчас же продискутировать вопрос: что же такое могло случиться на Земле? Они спорили об этом долго и убежденно, хотя знали, что на Земле ничего такого произойти не может.
Потом капитан Лобов сказал, что он не пожалел бы ничуть, если бы в результате извержения, реакции или чего-нибудь еще Ахиллес разлетелся на мелкие кусочки и все эти кусочки полетели бы в другую сторону. На это ученые возразили, что такие пожелания нельзя высказывать даже и в шутку, что экспедиция на Трансцербер — если не их, то любая другая — обязательно встретится с целым рядом очень интересных явлений. Уже сама авария «Гончего пса» произошла по абсолютно неизвестной причине. Затем эта вспышка. И, наконец, непрохождение радиосигналов на Землю — или оттуда. Все это обещало целую кучу интересной работы, и, уж коли на то пошло, ученые соглашались скорее разлететься на куски сами, чем пожертвовать Трансцербером. Хотя, разумеется, — торопливо заверили они, — никто из них не имеет ни малейшего сомнения в том, что и экипаж и они благополучно спасутся.
Услышав такие заверения, капитан Лобов начал задумываться о степени осведомленности исследователей в истинном положении вещей. А чтобы подумать в тишине, он дал команду всем спать, тем более что время спать действительно наступило. Огни были погашены, и вот тогда-то на орбите Трансцербера, он же Ахиллес, воцарилась темнота, какая только может быть в пространстве.
Они установили озотаксор. Понадобилось еще шесть дней чтобы изготовить еще три озотаксора и установить их в нужных точках пограничного пространства. Затем пришлось начинать все чуть ли не сначала: Дугласу пришло на ум — гораздо лучше пользоваться не инертным вещественным экраном, а просто в нужный момент посылать в нужном направлении мощный поток колебаний той же частоты и параллельно — фи-компоненту. Сквозь такой заслон, сказал Дуглас, не пробьется даже запах лучшего в мире кофе. Против этого никто не возразил.
Для Кедрина это означало — еще неделю не видеть Ирэн по вечерам. Правда, в первый же вечер после установки четвертого озотаксора он пошел к ней в обычный час.
— Мы кончили озотаксоры, Ирэн, — сказал он громко. Она выглянула из двери своей лаборатории, на ней был традиционный белый халат.
— Да… — рассеянно сказала Ирэн. — Садись… Чем тебя угостить? Понимаешь, впервые за все эти дни выдался часок для лаборатории… Боюсь, мои культуры не выдержат, если я буду навещать их так редко.
— Стоит ли возиться с ними?
— Стоит. Они могут дать возможность создания совершенно нового экоцикла. Если, конечно, получится… Они у меня понемногу начинают привыкать к пространству…
— Они у тебя разбегутся по всему пространству.
— Нет, — сказала она, — это исключено.
Он и сам знал, что у нее это исключено, и не стал возражать. Он помолчал, разыгрывая пальцами на коленях какую-то трудную сонату. Ирэн села, не снимая халата.
— Ты торопишься? Мне уйти?
— Нет, ты знаешь, как я рада тебя видеть. Но иногда мне хочется разорваться пополам. Быть здесь — и уйти туда…
Он встал, и сел рядом с нею, и поцеловал ее.
— Ирэн, может быть, нам пора попросить общую каюту? Семейную, из пяти…
— Нет, — торопливо сказала она. — Нет.
— Так. Почему?
— Рано… — сказала она. — Ну как ты не понимаешь — рано!
— Не понимаю. Если было не рано столько лет тому назад…
— Тогда — да… Но потом…
— Ладно, — прервал он. — Мы помним оба. Но разве я не стал теперь другим?
— Да, — медленно сказала она, — конечно. Ты… как бы это сказать? Ты экспонировался…