— Ну, допустим…
— Но ты, мне кажется, еще не закреплен. И мне будет очень больно, если… если я опять ошибусь. Тогда не будет возможно больше ничего.
«Она оскорбляет меня, — подумал Кедрин. — Только и всего. И вообще я ей не нужен. Как еще она меня не выгнала…»
— Да, — сказал он. — Будет невозможно для меня. Но не для Седова, правда?
«Вот сейчас, — подумал он, — она меля выгонит. А я не уйду»!
Но она его не выгнала. Она только закрыла глаза.
— Лучше говори о чем-нибудь другом, — попросила она. Но Кедрин не сразу собрался с мыслями. Она все-таки не выгнала его…
— Дуглас предлагает, — сказал он, — заменить экран фи-монитором в блоке с озотаксором.
— Это интересно, — сказала Ирэн. — И что же?
— Ничего. Они засели за работу. Особое звено.
— А ты сидишь здесь… — сказала она, не открывая глаз.
Потом встала и подошла к двери, ведшей в лабораторию.
— Мне пора.
— Мне уйти?
— Да… — Она помедлила. — И больше не приходи.
— Как? — спросил он. Но дверь лаборатории захлопнулась.
— Ну, прости, Ирэн, я дурак, — сказал он. — Но как же не приходить?
Он постоял посредине каюты. Подошел к двери в лабораторию, постоял, повернулся, решительно пересек каюту и вышел из каюты.
— Все равно я буду приходить, — сказал он. — Все равно.
Он пошел к Дугласу, где трое монтажников снова анализировали и ассоциировали в свободном полете. Нашлось дело и для него. И больше не осталось свободных вечеров. Он не видел ее, и с каждым днем все труднее было решиться на то, чтобы зайти в каюту, где могла оказаться она.
А потом они поставили фи-мониторы и озотаксоры, и Холодовский внезапно перекувырнулся в пространстве через голову, вернее, сделал фигуру, подобную мертвой петле.
— Ну вот, — сказал он. — Ну вот…
— Да, мой счастливый друг. Именно «ну вот».
— Ну, ребята… — сказал Дуглас. — Ну, ну… Вот и все.
— Вот и все, — сказал Холодовский. — И запаха больше нет. Он приходит, но срабатывают аппараты — и его не пускают. Запаха нет.
— Давно уже не было, — сказал Кедрин.
— Хочешь накаркать, друг мой? Помолчи!
— Ничего, — милостиво разрешил Холодовский. — Теперь запах может быть. Неважно. Он не пройдет.
— Запаха нет, — сказал Дуглас. — Ну, ну… И известий нет.
Известий о Трансцербере все не было, и все яснее становилось, что их нет. Еще не истекли сроки, принятые на Земле для надежды, и продолжались попытки найти их, вызвать, установить связь, но каждая неудачная попытка уменьшала запасы оптимизма. Уменьшала чуть-чуть, но попыток было много…
— Известий нет, — хмуро сказал Гур. — Ну что ж, унылые друзья мои, будут известия. Будут. Но запах побежден. Возрадуемся!
— Ну, Гур, — сказал Дуглас. — Ну, ну… Сначала доложим как полагается. Доложим Седову.
Они полетели докладывать Седову. Он, конечно, был в своей каюте, потому что была не та смена, в которой он работал на сварке. И, конечно, он не спал, когда его смена спала. А когда он вообще спал?
— Когда спит Седов? — спросил Кедрин.
— Никогда, друг мой, — ответил Гур.
— Как никогда?
— Никогда — значит никогда, — сказал Дуглас. — Вот и все.
— Никто не видел, — сказал Холодовский, — чтобы он спал. Это все, что мы знаем.
— Говорят, в молодости он спал, — сказал Дуглас.
— Говорят, он потерял сон тогда же, когда и гортань, в Экспериментальной зоне…
— Нет, друг мой, на Литиевых островах… И не спрашивай больше, друг мой Кедрин, ибо невежливо спрашивать у тех, кто сознался в своем невежестве…
Седов ждал их. Он ткнул пальцем в сторону дивана, и они уселись, чинно положив ладони на колени. Кедрин искоса посмотрел на Седова и отвел глаза. Но ему снова захотелось посмотреть на Седова, и, чтобы не делать этого, Кедрин стал разглядывать каюту шеф-монтера.
Если бы ему не было точно известно, что это небольшое помещение глубоко упрятано в недра спутника и окружено еще десятками и сотнями таких же, только по-другому оборудованных помещений, Кедрин охотно поверил бы в то, что за несколько минут, прошедших после установки последнего монитора, еще нигде не описанная сила перенесла его за много парсеков от Земли, в командную централь длинного корабля — одного из тех, что рождались в Звездолетном поясе и уходили далеко-далеко… Вогнутые экраны, огибающий стены пульт, глубокие пилотские кресла и стандартное складное ложе в углу, ложе дежурного навигатора, — все это говорило о пространстве и говорило о хозяине каюты не меньше, а, пожалуй, гораздо больше, чем могла сказать даже и самая подробная биография. Даже то, как шеф-монтер сидел в кресле — свободно и вместе настороженно, в положении, дававшем возможность в любую секунду или откинуться, отдаваясь на милость разгружающей системы, или, наоборот, перегнуться вперед, чтобы включить какой-нибудь из переключателей на пульте, — даже эта его поза говорила о долгих годах практики, об опыте, вошедшем в привычку, в плоть и кровь звездоплавателя. Кедрин не удержался и снова взглянул на Седова, но и теперь не мог не ощущать к нему какой-то смутной враждебности. Почему они тогда были вдвоем? Конечно, никто не вправе ни спрашивать, ни упрекать — да и кого и за что? Но все же, все же…
— Ну, так, — сказал Седов. — Что, монтажники? Готово? Слава?
— Готово, шеф, — сказал Холодовский. Он неожиданно счастливо улыбнулся. — Готово.
Остальные кивнули головами.
— Готово, черт вас возьми! — сказал Седов. — Значит, можно вести работы, не рискуя подвергнуться атаке запаха? Значит, Кристап будет последним пострадавшим от этого?
— Будет, — твердо сказал Холодовский.
— Ты ручаешься?
— Головой. Чем угодно.
— Хорошо, — сказал Седов. — В случае чего, сниму с тебя голову. — Он сказал это грозно, курлыкающий голос был резок, но всем было ясно, что шеф-монтер очень рад. — Вот и еще шагом ближе к стопроцентной гарантии у нас.
— Простите, шеф, — сказал Кедрин. — А вы не против стопроцентной гарантии?
— Я? — спросил Седов. — Ерунда, звездолет гармошкой. Нет, конечно. Я всегда «за». Только, к сожалению, всегда будут места без стопроцентной гарантии.
— Почему?
— Потому что гарантия не успевает за человеком. Он идет вперед, не имея никаких гарантий и не дожидаясь их.
— Почему?
— Да он не может иначе, — сказал Седов и удивленно посмотрел на Кедрина. — Ну, это все лирика. Запаха нет, это главное. Можно работать. Теперь не подремлете. Ну, я знаю, что вы и так не дремлете. Особое звено! Но спать будет некогда.
— Шеф! — сказал Кедрин, не обращая внимания на предостерегающие взгляды товарищей потому, что ведь должен был он где-то схватиться с этим человеком, чтобы решить для самого себя, кто же сильнее из них двоих и кто достойнее, учитывая не только то, что Кедрин уже сделал в жизни, но, разумеется, и все то, что он мог еще сделать. — Шеф! А почему вы никогда не спите?
Седов внимательно посмотрел на Кедрина, и тот почувствовал, что не были секретом для этого человека и любовь Кедрина, и неприязнь, и все, что относится к отношениям между людьми. Но он медлил с ответом, и Кедрин твердо решил не отступать.
— Почему, шеф? Ведь не спать невозможно…
«Невозможно не спать, и, значит, ты просто распространяешь о себе легенды», — вот что хотел сказать Кедрин, и Седов, безусловно, понял это.
— Многое возможно в двадцать втором столетии… — медленно проговорил шеф, и глаза его улыбнулись, но сразу же сделались печальными. — Многое. Но, может быть, мне лучше не отвечать на этот вопрос?
Монтажники с укоризной смотрели на Кедрина, и теперь ему подумалось, что они-то, наверное, что-то все-таки знали… Но идти на попятный было нельзя.
— Почему нет? Ответьте, шеф, прошу вас.
— Что ж, я отвечу. Стоп! — резко сказал он, увидев, как Гур раскрыл рот. Их взгляды встретились — глаза Гура, в которых никогда нельзя было увидеть дна, и глаза Седова, словно одетые прозрачной броней и неуязвимые ни для чего. — Стоп, монтажник! Если говорю я, то это значит, что говорю я, и меня слушают, Гур, и ты это знаешь. Я отвечу…