Особенно важным показалось мне сообщение об изменении течения Маннисауа-Миссу после образования в каменистых порогах естественной запруды. Такое придумать нельзя. Это следствие опыта, многолетних наблюдений.
Вполне правомерно предположить, что Фосетт достиг дельты реки в момент завала. Если он действительно прошел здесь, это могло быть не позднее июля — августа, то есть в период самой низкой воды, когда завал наиболее возможен. И лодку Фосетта действительно увлекло течение временного рукава реки, или он ошибочно принял разлив за устье и свернул в сторону от Шингу.
Прежде чем двигаться дальше, я должен был проверить, так ли это.
Сколько я ни расспрашивал индейца о Маннисауа-Миссу, он не смог мне толково объяснить, с какими реками она сливается в разливе. Я решил обследовать северный берег, имея в виду, что в июле — августе северные притоки более полноводны, чем южные.
Буйная зелень скрывала следы любых изменений, которые могли произойти здесь всего неделю назад. Все же, чуть ли не ползая с лупой по земле, я отыскал следы лессовых наносов и разложившиеся кучи сплава. Я проследил трассу и с удивлением обнаружил, что на всем ее протяжении нет высоких деревьев! Кругом росли исполинские цекропии и бертолеции, а в узкой извилистой полосе — только мелкий кустарник и вьюн. Настоящая просека. Это могло быть одним из рукавов. Причем постоянным, а не единичным, случайным.
И я решил пойти вдоль этой безлесной полосы. На четвертый день пути прохладное зловоние и тучи комаров предупредили нас о приближении к озеру или болоту. Красноцветная почва уступила место кочковатому перегною, который упруго пружинил при каждом шаге. Лес сменился непролазным кустарником. Наши мачете не знали отдыха. К счастью, полоса кустарника оказалась неширокой, и мы вступили в море шуршащих трав. Пришлось надеть ковбойку с длинными рукавами. Саблевидные ленты с микроскопическими зазубринами на обоюдоостром лезвии нещадно резали руки. Грунт становился все более зыбким. Прежде чем сделать следующий шаг, приходилось уминать траву ногой, чтобы ступать не по топи, а по зеленовато-белому травяному настилу. Так было больше шансов не провалиться по пояс.
Но вот пошла уже откровенная трясина: затянутые коричневой дрянью ямы, окна черно-кофейной воды, поблескивающие сквозь слой зеленой сальвинии. Впрочем, гораздо большую опасность таили в себе участки, скрытые травой. Приходилось внимательно приглядываться к каждому цветку. Цветы растений-амфибий честно предупреждали об опасности.
Шестичасовой изнурительный переход оказался напрасным. Дальше пути не было. Я возвращался назад по беловатой дороге из травяных стеблей, чуть не плача от злости.
От наших шагов разбегались кузнечики и разлетались стрекозы. Над нашими головами проносились цапли. «Цапли, — подумал я. — Цапли. Значит, там все же есть открытая вода. Может быть, далее то самое озеро…»
Я выругался тогда длинно и витиевато. Мои проводники остановились и переглянулись. Я выругался опять, уже короче. Они пошли дальше. Легче мне не стало.
И все же я решил сделать еще одну попытку прорваться к озеру.
После суточного отдыха мы вновь пошли на приступ. Четыре дня мы одолевали эти проклятые триста ярдов, опухшие от укусов и полосатые от расчесов, и проложили дорогу к озеру. Дорогу в полном смысле слова — вымощенную жердями и скрепленную нашим потом.
Сразу же за болотом показалась узенькая кайма краснозема, обрывающегося над темневшим внизу озером. Во время паводка вода в озере, наверное, подымается вровень с берегами. Потом стремительно падает, размывая обрыв.
Вид озера навевал тоску и тревогу. Синее небо померкло. Солнечный свет раздражал Я решил дать отдых людям и, чтобы развеяться самому, отправился побродить с винчестером вдоль береговой каймы. Но мне не везло. С сорока футов я не попал в индюка. Ядовитая улитка упала мне за шиворот, и шея тотчас вспухла. Жгло, как от горчичника. Поэтому, когда я заметил карабкающегося по стволу древесного дикобраза коэнду, первым моим побуждением было влепить в него добрый заряд. Потом мне стало стыдно — я хотел сорвать досаду на неповинном существе, совершить бессмысленное убийство.
Хорошо, что я не убил коэнду. Встреча с ним помогла мне прийти в себя. Я огляделся по сторонам и поразился тому, как, мало видит сердитый человек. Поистине гнев ослепляет. Все, что я увидел сейчас, точно пряталось до последней минуты.