«Мать отчаянья и туманов»! Призрачный золотой блеск Эльдорадо манил к себе тысячи мотыльков. Где они теперь? Даже имена их высосали туманы. Амброзио де Альфингер, Бартоломе Сайлер, Георг фон Шнайер, Себастьян де Балалкасар, Николас Федернанн и еще десять тысяч безымянных.
«…Если намеченное путешествие окажется безрезультатным, это будет означать конец всем моим трудам, ибо большего я уже не совершу. Меня неизбежно объявят фантазером и заклеймят стяжателем, стремившимся лишь к личному обогащению. Кто поверит, что не ищу для себя ни славы, ни денег и в моих начинаниях нет корыстного расчета, а одна лишь надежда, что в конечном счете они принесут человечеству пользу, которой будут оправданы многолетние поиски?..»
Великий исследователь с сердцем Дон-Кихота ошибся. Никто не посмел обвинить в стяжательстве бескорыстнейшего подвижника, который всей жизнью своей заплатил за прекрасную мечту. Но что до того сельве? Конквистадор или авантюрист, ученый или пророк, поверивший в затерянные города Атлантиды — ее хватит на всех. Безмолвие…
В январе 1925 года Фосетт, его старший сын Джек и товарищ сына Рэли, взяв билеты до Рио-де-Жанейро, поднялись на борт парохода «Вобан» компании «Лэмпорт и Хольт». После нескольких дней плавания по спокойному, как озерная гладь, океану пароход благополучно пришвартовался к причалам Рио. Короткий отдых в отеле «Интернасиональ» (кстати сказать, в саду отеля было впервые опробовано закупленное в Нью-Йорке снаряжение) — и маленькая экспедиция выступила в путь. Путешествие началось великолепно. Англичанам был предоставлен отдельный вагон президента дороги.
Пастбища, болота у речных излук, низкорослые леса. В общем это был спокойный и ничем не примечательный путь: Рио — Сан-Паулу — Корумба.
Я уверен, что и теперь, почти через сорок лет после Фосетта, эта дорога мало изменилась. Бесконечный и однообразный пейзаж тропической Америки. Если вам повезет, вы увидите несколько страусов, стаю попугаев или громадного паука-птицееда.
Дальнейший путь экспедиции пролегал по реке Парагвай. Болотистые берега, стада аллигаторов и тучи комаров. Впрочем, точно так же можно было бы охарактеризовать и любую другую реку Амазонского бассейна. Тихоходный грязный баркас «Игуатеми», который, кстати, до сих пор курсирует по Парагваю, тоже без всяких приключений доставил путешественников в Куябу. Возможно, мое описание страдает излишней сухостью. Молодым спутникам Фосетта, наверное, запомнилась и ночь в Порту-Эсперанса, и бразильское фейжадо из черной фасоли, превосходный кофе с джемом гойябада, банкет в английском посольстве в Сан-Паулу, знаменитая змеиная ферма в Бунтантане и огни ночного карнавала. Но меня интересует лишь та часть маршрута Фосетта, которая осталась неизвестной для географов и историков. Я спешу скорее довести повествование до Лагеря мертвой лошади.
Дыхание Шингу вы почувствуете еще за три дня до прибытия в Куябу, как только ваш баркас войдет в приток Парагвая Сан-Лоренсу. Берегов у Сан-Лоренсу нет. Вокруг, насколько хватал глаз, сплошные болота. Днем они обрушивают на вас несметные эскадрильи комаров, а после захода солнца — армады ночных «бомбардировщиков» — термитов.
Иногда к воде подходят капибары. Пьют, запрокидывая после каждого глотка голову, и медленно исчезают в перепутанных зарослях ползучего вьюнка. И лишь по едва заметному качанию широких, как опахала, листьев дикого щавеля можно проследить их путь до узкой полосы деревьев. Дальше — болота с небольшими островками мангровы и зловонными разводьями, кишащими анакондами и малярийными комарами. А небо над головой бездонное и синее. И неподвижно парит в этом небе черно-белый гриф, готовый кануть с огромной высоты на какую-нибудь окровавленную падаль. Вот каков путь до Куябы.
Я проделал его трижды. И каждый раз мне мерещился худой, аскетически стройный Фосетт…
Где-то там Z. Покинутые города из красного камня. Оплетенные лианой ступенчатые пирамиды, растрескавшиеся мраморные плиты, циклопические арки, скрытые зеленью наступающей сельвы. Красный город. Последний островок…
4 марта экспедиция прибыла в Куябу. «Мы зашли к Фредерику, — писал Фосетт-младший, — человеку, который должен обеспечить нас мулами, но он куда-то ушел до воскресенья… Seretanista[3] (нечто вроде нашего проводника), которого папа хотел взять с собой, умер»…
Счастье начало изменять Фосетту. Еще ничего не произошло. На ясном небосклоне появилось только крохотное дымчатое облачко. Откуда же эта тревога, щемящая тоска? Может быть, предчувствие?
Нелепое предчувствие! Вперед! Сразу же за Куябой путникам предстоит пересечь местность, покрытую кустарником. Пять лиг[4] и безводное плато — чападос, за которым потянутся бесконечные поля сухих кустарников и выжженных на солнце трав. И так до самого поста Бакири. Только через два дня пути от поста начнет попадаться первая дичь. Нужно точно рассчитать провиант, чтобы и не взвалить на себя лишней тяжести и не умереть с голоду.
Я дважды проделал этот путь. Первый раз я еле добрался до Бакири. К счастью, там были люди, которые накормили меня и дали на дорогу мешок тапиоковой муки и копченый окорок капибары. Иначе… Но вернемся к Фосетту.
14 апреля путешественники получили почту. Это были последние вести из Англии. На двадцатое назначено выступление, а мулов все еще нет.
Наконец мулы доставлены. Восемь мулов, две лошади и две собаки. Наняты и проводники: «Очень учтивый человек по имени Гирдения и трудолюбивый темнокожий парень, который отзывается на любое имя».
Буквально накануне выступления Фосетту сообщают интересные сведения. И опять они проходят мимо внимания исследователей! А ведь это путеводная звезда, которая навела меня на след… Впрочем, лучше ознакомьтесь сначала с выдержками из письма Фосетта от 14 апреля:
«…Один мой знакомый со скотоводческого ранчо рассказал, что, будучи мальчиком, сидел как-то со своими родителями на веранде дома, находящегося в шести днях пути отсюда, и время от времени слышал странные шумы, доносившиеся из леса на севере. Он говорит, что это было нечто вроде свиста, как от ракеты или большого снаряда, взмывающего ввысь, а затем падающего в лес с этаким «бумм-бумм». Он не знает, что это такое, и, мне думается, речь идет о каком-то метеорологическом феномене, связанном с высокогорными вулканическими областями, подобно тому, какой имел место в Даржилинге; там между порывами муссона слышались звуки, которые принимались жителями за артиллерийскую канонаду. В других местах этого возвышенного района тоже слышны звуки «бум-бум» и какие-то всхрапы, наводящие ужас на тех, кто слышит их.
Мой знакомый говорит, что неподалеку от его ранчо на реке Паранатинге есть длинная прямоугольная скала, в которой проделаны три сквозных отверстия, причем среднее закрыто и вроде как замуровано с обеих сторон. За скалой можно увидеть тщательно скрытую надпись из четырнадцати странного вида иероглифов. Мой знакомый обещает провести нас туда, чтобы сфотографировать надпись. Индеец с его ранчо знает другую скалу, покрытую такими же знаками; мы собираемся обследовать и эту скалу.
Другой человек, живущий на чападе — высоком плато, расположенном прямо на севере отсюда и являвшемся когда-то побережьем древнего острова, — сказал мне, что видел скелеты крупных животных и окаменелые деревья. Он знает о надписях и даже фундаментах доисторических построек, находящихся на этой же чападе. Несомненно, мы на краю той области, которую ищем. В самом центре одной из обширных травянистых равнин поблизости отсюда возвышается большой камень в виде гриба — какой-то таинственный, непонятный монумент.
То древнее сооружение, которое стоит между Z и пунктом, где мы покинем цивилизованный мир, по описаниям индейцев представляет собой нечто вроде толстой каменной башни. Они очень ее боятся, потому что, по их словам, видят по ночам свет, льющийся из ее двери и окон. (Опять эта башня!) Я предполагаю, что это и есть тот самый свет, который никогда не гаснет. Другим основанием для страха служит то, что башня стоит на территории троглодитов морсего — народа, живущего в ямах, пещерах, иногда в густой листве деревьев.