К вечеру этого дня у артиллеристов не осталось ни одного снаряда, ни одной мины, а противник в это время готовил очередную атаку.
Командующий артиллерией подполковник Тычинский переспрашивает по телефону: может быть, где-нибудь еще остались боеприпасы? Потом он кладет трубку и вдруг с силой срывает свою видавшую виды фуражку и швыряет на пол.
— Снарядов нет. На всех батареях «нуль»!
Обычно для самообороны на батареях оставляют по нескольку снарядов — «нулей».
Людников распоряжается:
— Фашисты вот-вот пойдут в атаку. Стреляйте «нулями»!
Выхожу из землянки к бойцам. Волга рядом. По воде идет шуга. С того берега помощи ждать нечего. Командование армии, правда, отдало приказ подвозить боеприпасы на лодках, но фашисты подтянули к берегу малокалиберные пушки и расстреляли почти всю нашу лодочную «флотилию».
Подлетает «ПО-2».
Летчик выключает мотор и кричит:
— Можно сбрасывать?
— Давай!
Из самолета летят два мешка. Бойцы бросаются к ним. Фашисты немедленно открывают огонь, но нашим удается втянуть мешки в окоп. Развязывают. Погнутые, но уцелевшие банки консервов, винтовочные и автоматные патроны. И на этом спасибо!
— Маловато, — в сердцах произносит пожилой солдат с перевязанной шеей, большими висячими усами и глубоко запавшими от усталости глазами.
— Слушай, Матыш, может, попробовать? — неожиданно спрашивает его другой солдат.
— Чего?
— Ты видел у них пулемет? Давай стянем?
Усатый молчит. Потом спрашивает, обернувшись к командиру:
— А как вы думаете, товарищ лейтенант?
У командира взвода такая же замызганная шинель, как и у остальных. Я даже принял его за солдата, не заметив красных матерчатых «кубарей» на петлицах.
— Хорошо бы, — произносит лейтенант. — Фашисты не ожидают.
— Была не была! — Усатый заплевывает окурок. — Идем!
Оба солдата, вооружившись финками, перемахивают через бруствер.
Они не возвращаются целый час, хотя до гитлеровского пулемета было шагов сто.
Вдруг слышим шепот:
— Братцы, помогите!
Лейтенант с тремя бойцами поползли на выручку.
— Вот и вся недолга!
Усатый спрыгнул в окоп.
Другой солдат сбросил на дно окопа коробки с пулеметными лентами, а лейтенант приволок тяжелый пулемет.
— И как я не догадался раньше! — покачал головой усач. — Между прочим, я ход нашел и еще кое-что заприметил.
Он многозначительно оглядел товарищей. Посыпались вопросы:
— Кухню? Пушку? Аэроплан?
— Чудак, какой же тут аэроплан будет! Вон у того домика стоит вездеход. Для нас он даже необходим.
О вездеходе доложили командиру батальона. Начали прикидывать, как его вытащить. Решили попросить в дивизии тягач и длинный трос. Ночью разведчики зацепят вездеход тросом, а тягач его подтянет в наше расположение.
Вечером я в сопровождении политрука перебрался на другой участок людниковской дивизии, так и не узнав, удалось ли ребятам вытащить вездеход. Думаю, что удалось!
«РОЛИК» ДАЕТ ПРИКУРИТЬ
Война в городе приняла позиционный характер. Ожесточенные схватки разыгрывались уже не за улицу или квартал, а за отдельные дома, этажи в них и даже комнаты. И в этих боях проявлялось не только мужество, но и хитрость, солдатская смекалка.
В дивизии Людникова, на стыке с соседом, существовал героический гарнизон под условным наименованием «Ролик».
В «гарнизоне» было всего четыре бойца — Кузьминский, Ветошкин, Клосовой и Харазия. Они расположились в нишах глубокого оврага, выходящего к Волге. Над ними, в блиндажах на краю этого же оврага, сидели фашисты.
Гарнизон «Ролика» обстреливал скаты оврага и берег реки, причиняя немцам много хлопот. Гитлеровцы пытались забросать гарнизон гранатами, минами, но стоило им только показаться на краю оврага, как наши солдаты открывали по ним огонь.
Попытались фашисты применить хитрость: они спускали на веревке «подвесную мину» — ящики взрывчатки, но наши выстрелами перебивали веревки. Взрывчатка, не причиняя вреда, падала на дно оврага.
Где и как добывали солдаты продовольствие и боеприпасы, не знаю, но факт остается фактом: четверо из гарнизона «Ролика» полтора месяца держали эту удивительную оборону.
НАЧАЛЬНИК ГАРНИЗОНА
Не так давно я вновь побывал в Волгограде. На одном из скромных памятников прочитал надпись:
«Здесь проходил передний край обороны Краснознаменной 138-й дивизии полковника Людникова. 1942 г.».
Эта надпись напомнила мне еще один эпизод из героической борьбы за город.
Снимая уличные бои, я перебирался от развалин одного дома к другому. Бывало так, что в нижнем этаже сидели фашисты, а верхними этажами владели наши, иногда бывало и наоборот. Порою отдельный дом оборонял целый батальон, а гарнизон другого не превышал пяти-шести человек.
Как-то раз я попал в угловой дом. Под ногами хрустит битое стекло, гремит какое-то железо. Рискуя вызвать на себя огонь фашистов, если дом в их руках, негромко окликаю: «Ау!» Молчание. Голос мой гулко разносится по мрачным обгоревшим сводам. По сорванной взрывной волной лестнице пробираюсь на второй этаж. Снова подаю голос, уже погромче. Снова молчание. И вдруг откуда-то с третьего этажа меня окликает голос:
— Тебе чего?
— В гости пришел. Кинооператор.
Сверху падает толстая веревка.
— Цепляйся и держись!
С помощью веревки попадаю на третий этаж. Передо мною — гладко выбритый человек в шапке-ушанке, в шинели поверх ватной телогрейки, в валенках.
— Документы! — коротко и строго требует солдат.
Показываю свое удостоверение и, пока он изучает его, бегло осматриваю помещение, куда я попал. В углу — комод, на нем кусок зеркала, бритва, чашечка с помазком. Рядом — канистра с водой. Кровать с грязной периной. Около домашних тапочек стоит примус. На газете — горка трофейных концентратов, кирпич шоколада, фляжка. Комната угловая. Два окна выходят на одну сторону улицы и одно — на другую. На подоконниках — ручной пулемет, два автомата, один наш, другой трофейный, трехлинейка с оптическим прицелом, коробки и диски с патронами. Хозяйство!
— А вы кто такой? — спрашиваю я, когда солдат вернул мне удостоверение.
— Начальник гарнизона, сержант Щеткин.
— А где же остальные?
— За Волгой на излечении.
— Так вы один?
— Один.
Сержант устроился в комнате прочно и надолго. Это я оценил на следующий день. Из окон его «крепости» хорошо просматривались сразу две улицы, и «натура» для моих съемок была великолепная. Отсюда хорошо было видно фашистов, пробирающихся по ходам сообщения, их кухни и несколько минометов в середине разрушенного дома напротив.
— Мне бы еще пушку достать. Очень необходима, — не то всерьез, не то в шутку сказал сержант, поглядывая на эти минометы. — Конечно, винтовкой я их тревожу, но только днем. По ночам же, стреляя наугад, может, и наношу урон, но небольшой.
— А они на вас не нападают!
— Не без того. Но трудно им меня достать. Артиллерию или авиацию не применишь, боятся на своих ссыпать снаряды и бомбы, ну, а пехоте мой орешек не по зубам.
После сытного завтрака с трофейными галетами и кофе, сваренного на примусе, мы сели у окна. Я поставил телеоптику.
— Они вон оттуда обычно появляются, — объяснил Щеткин, — сначала перли не хоронясь, а сейчас спесь поубавилась. Осторожничают.
Вскоре я заметил трех гитлеровцев. Сержант схватил винтовку.
— Подождите, — шепчу я, — дайте мне их сначала снять!
В визире телеобъектива хорошо видно, как робко солдаты пробираются вдоль стены, глядя куда-то вперед.
— Разведка, — шепнул сержант. — Что-то замышляют!
На гитлеровцах короткие серые шинели, каски, обтянутые маскировочным чехлом, сбоку висят круглые коробки противогазов.