— Позвольте! — вскинул голову Савин. — А вам-то какое дело? Выпил — лепите пятнадцать суток, а мораль читать нечего. Обойдусь. Да и вообще кто вы такой, по какому праву таким тоном со мной разговариваете?
— По какому праву? — переспросил Скворецкий. — А по такому, что я коммунист и поставлен сюда партией, чтобы охранять безопасность советского народа, советских людей, не давать таким вот, как ты, если они споткнулись, катиться в пропасть. По такому праву, что я в два раза тебя старше, в отцы тебе гожусь, что с твоим отцом, Сергеем Савиным, я воевал бок о бок… — Голос полковника дрогнул.
— Вы? Вы знали моего отца? Встречались с ним?
— Встречался? Нет, не «встречался»: твой отец, Сергей Савин, был моим другом, боевым товарищем. Имя твоего отца, память о нем для меня святы. А ты? Ты, паршивец, что делаешь? Видел бы сейчас твой отец…
Савин, угрюмо потупившись, молчал.
— Ну? Чего молчишь? Отвечай!
Савин начал говорить. Слово за словом раскрывал он перед полковником картину своего падения.
Как все началось? Где, когда он покатился под откос? Да здесь, в Крайске. Здесь, этой весной, на одном из вечеров в местном Доме офицера он встретил женщину… Пригласил ее танцевать. Согласие она дала охотно… Вот с того вечера все и началось. Кто эта женщина? Она учительница английского языка. Анна Казимировна Войцеховская. Что он о ней может сказать? Да, пожалуй, почти ничего. Чертовски умна, хитра, изворотлива и… хороша. С первой встречи он потерял голову.
Еще во время танцев, между делом, она выяснила, что Савин летчик-истребитель, летает на новых машинах. Зачем он ей об этом сказал? А что здесь такого? Что он летчик, видно было по его форме, что же касается машин, боевых самолетов, он сказал только одно — что они новые. Не думает же товарищ полковник, что Степан Савин способен выболтать первому встречному характеристику боевой машины, данные о ее конструкции, вооружении, летных качествах?
Что было потом, позже, когда эта женщина перестала быть «первой встречной»? Что тогда он рассказывал? И тогда почти ничего. Но все это очень сложно, запутано. Лучше будет, если товарищ полковник разрешит ему все рассказать по порядку.
Что произошло месяц назад в городском аэропорту?
В тот вечер, когда он познакомился с Войцеховской, ему без труда удалось договориться с ней о свидании. Встретились они через день — и тут пошло, покатилось… Одна встреча следовала за другой, с каждой встречей он чувствовал, что все больше теряет голову. Полюбил ли он Войцеховскую, любит ли ее? Трудно сказать. Это похоже на какое-то наваждение. Временами ему кажется, что она — все в его жизни, что жить без нее он не может.
Временами… Временами она ему ненавистна. Какая же это любовь? Да и она, разве она его любит? Близок он с ней не был. С ним она целомудренна, но он знает, уверен, что на самом деле она глубоко развращена, распутна. Он ловил ее не раз с другими. Ну, начать хотя бы со вчерашней встречи в ресторане. Кто этот человек, с которым она там была? Зачем она за день до этой истории в ресторане вызвала его, Савина, и строго-настрого заказала приходить следующим вечером в «Дарьял»? Вы говорите, это не доказательство? Согласен. А тот майор, с которым он, Степан Савин, видел ее в Доме офицера в тот злосчастный вечер.
Но и это не все. Есть у нее еще одни, какой-то урод. Просто страшилище. Работает проводником поездов дальнего следования на Крайской железной дороге. Фамилия Семенов. Иван Петрович Семенов. Откуда он, Савин, знает? Опять-таки просто: выследил. Да, он признается, что следил за Анной. Однажды, когда она отказала ему в свидании, притаился возле ее подъезда. И не зря. Под вечер она вышла из дома и начала петлять по улицам. Встретилась с этим Семеновым в глухом переулке, невдалеке от вокзала. Они прошли переулок и юркнули в какой-то домишко. Войцеховская не провела в этой хибарке и четверти часа. Вышла одна, оглянулась по сторонам, словно проверяя, не следит ли кто, — и ходу. А он, Степан, за ней не пошел. Он остался. Уж больно хотелось ему узнать, к кому это она бегала на свидание. Ждал он, ждал — и дождался. Вышел этот самый тип, тоже осмотрелся и пошел к вокзалу. Савин — за ним. Так и узнал место его работы, имя, фамилию. Ну и дружка выбрала себе Анна Казимировна, ничего не скажешь! Урод. Левша, между прочим…
Скворецкий насторожился.
— Как, как говоришь, — спросил он, — левша? А ты откуда знаешь?
— Сам видел. Видел, как закуривает, какой рукой спички берет. Все видел.
Полковник вырвал из блокнота листок бумаги, быстро набросал несколько слов и, вызвав секретаря, приказал немедленно вручить записку майору Миронову. В ней было написано:
«Иван Петрович Семенов. Проводник поездов дальнего следования Крайской железной дороги. Немедленно разыскать, собрать все данные».
— Ты вот что скажи, — повернулся Скворецкий к Савину, отпустив секретаря, — когда в аэропорту пытался поднять самолет, с тобой была она, Войцеховская?
— Она.
— Ну, как все это случилось? Выкладывай.
В тот злосчастный вечер Савин пришел к ней чуть под хмельком и проболтался, что одна из боевых машин их части очутилась в гражданском аэропорту.
Войцеховская загорелась: «Степочка, Степанчик, в жизни не летала на военных самолетах! Милый, хороший, полетим! Никто ничего и не узнает. Покрутимся над Крайском, ты покажешь мне эти самые «бочки» или «иммельманы» — как они у вас там называются? — и обратно, а?» При этом она так смотрела, так говорила… Будь он трезвый, может, ничего бы и не случилось, не помогли бы никакие авансы, но ведь хмель… Он дал согласие. Как они пробрались на летное поле, как очутились в кабине самолета — не помнит. Действовал, как в тумане. Ну конечно, и охрана там — из рук вон. Пришел он в себя только в тот момент, когда, запустив двигатели, увидел за стеклом кабины перекошенное лицо дежурного из аэродромной службы. Мелькнула мысль: «Что же это я делаю?»
Двигатель скорее выключил — и на землю. Помог ей из кабины выбраться. А она шипит: «Трус, слизняк, подлец!..» Он, Степан Савин, немножко пошумел, чтобы охрана в него вцепилась, принял, как говорится, огонь на себя и этим помог ей скрыться. Потом, конечно, когда началось расследование, имени ее не назвал. Зачем? Ведь вина-то его, а не ее. Что она без него могла сделать? Вот, собственно говоря, и вся история.
— Эх ты, — покачал головой Скворецкий, — герой! Значит, и при расследовании опять «огонь взял на себя»? А ты о том подумал, — жестко сказал полковник, — что мог явиться слепым орудием в руках Войцеховской, простым исполнителем ее воли? Подумал?
— Позвольте, товарищ полковник, — робко спросил Савин, — я вас не понимаю. Что значит «орудие»? Какой это воли я исполнитель? Вам что, что-нибудь известно… об Анне Казимировне?
— Мне? Допустим, ничего не известно, если не считать того, что ты сам рассказал. А этого, по-твоему, мало? Между прочим, весьма любопытно, что она не хотела афишировать свои с тобой отношения. Да и не об этом речь. Известно, не известно!.. Ты о другом подумай: в какое положение ты поставил расследование? Ведь ты не только ничем не помог, но запутал все на свете, «взяв огонь на себя». Это-то тебе ясно?
— Я… Я об этом не подумал. Как же теперь быть?
— А вообще-то, что ты собираешься делать, как думаешь жить дальше? — вопросом на вопрос ответил Скворецкий.
— Право, не знаю.
— Ты понял, что такое эта Войцеховская?
— Понял.
— Дурак. Садись. Держи бумагу. Пиши подробное объяснение, как все произошло в аэропорту. Что и почему ты утаивал раньше, при расследовании. Пиши мне, на мое имя: начальнику Крайского управления КГБ.
— А вы…
— Второе — Главному командованию Военно-Воздушных Сил. Рапорт. Пиши так, как находишь нужным. Подсказывать не буду. Учти одно: в рапорте о Войцеховской не распространяйся. Укажи, что о некоторых обстоятельствах, связанных с твоими поступками, сообщил подробно органам государственной безопасности. Сошлись на меня. Ясно?