— Иззи, а это те же самые кости? — спросил он.
— Мистер Харпер! — лицо негра приняло обиженное выражение.
— Ну ладно, забудь, — вздохнул Харпер. — Зря я вздумал с тобой тягаться. За шесть недель я не выиграл еще ни разу. Так что хотел сказать, Густав?
— Я хотел сказать, что должен быть другой, более надежный способ получения энергии из…
Но тут их опять прервали. На сей раз это было весьма соблазнительное существо в вечернем платье, которое словно стекало с пышной фигуры. Существу было лет девятнадцать-двадцать, не больше. Опустившись в кресло, оно промурлыкало:
— Скучаете, мальчики?
— Спасибо за внимание, но мы не скучаем, — терпеливо и вежливо ответил Эриксон. Потом, указав пальцем на одинокую фигуру за столом у другой стены, предложил: — Поди-ка поболтай с Ханнинганом! Видишь, он один.
Существо скосило глаза и недовольно фыркнуло.
— Этот? От него никакого толку! Он так сидит здесь третью неделю. И ни с кем словечком не перемолвится. Если хотите знать, он уже тронулся.
— В самом деле? — равнодушно проговорил Эрнксон, доставая пятидолларовую бумажку. — Вот, пойди пока выпей. Может быть, мы позовем тебя позднее.
— Спасибо, мальчики! — Деньги исчезли где-то под струящимся платьем, и она встала. — Спросите Элит, и я приду.
— Ханнинган и в самом деле плох, — согласился Харпер, отметив про себя мрачный взгляд и апатичное выражение лица одинокого посетителя. — И последнее время он что-то слишком самоуверен. Это на него не похоже. Как думаешь, мы должны об этом сообщить?
— Не беспокойся, — ответил Эриксон. — Здесь уже есть соглядатай. Видишь?
Проследив за его взглядом, Харпер узнал доктора Мотта из психологического отдела. Он сидел в дальнем углу бара, вертя в руках высокий бокал, чтобы не бросаться здесь в глаза. Со своего места ему было очень удобно наблюдать не только за Ханнииганом, но и за Харпером и Эриксоном.
— Да, ты прав, — пробормотал Харпер. — И он следит за нами тоже. О, дьявольщина, почему, когда я вижу кого-нибудь из них, у меня прямо мороз по коже?!
Вопрос был чисто риторический, и Эриксон на него не ответил.
— Пойдем отсюда,? — предложил он. — Закусим где-нибудь в другом месте.
— Пойдем.
У выхода их перехватил сам де Лансей.
— Вы уходите так рано, джентльмены? — спросил он, и по его голосу можно было догадаться, что после их ухода ему остается только закрыть бар. — Сегодня у нас превосходные омары. Если они вам не поправятся, можете за них не платить.
Он широко улыбнулся.
— Нет, Лансей, сегодня никаких даров моря! — объяснил ему Харпер. — Скажите мне лучше другое, какого черта вы здесь околачиваетесь, зная, что реактор любую минуту может отправить вас к праотцам? Неужели вы не боитесь?
Хозяин бара удивленно вскинул брови.
— Бояться реактора? Да ведь это же мой лучший друг!
— Делает вам деньги, не так ли?
— О, об этом я даже не думаю. — Де Лансей доверительно наклонился к ним. — Пять лет назад я приехал сюда, чтобы быстро подработать для моей семьи, пока меня не изгрыз рак желудка. Но в клинике новые изотопы, которые вы, джентльмены, создаете в своей Большой Бомбе, излечили меня, и я вновь живу. Нет, я не боюсь реактора, мы с ним хорошие друзья.
— А что, если он взорвется?
— Господь бог призовет меня, когда я ему понадоблюсь, — ответил он и быстро перекрестился.
Когда они уже уходили, Эриксон тихо сказал Харперу: — Ты слышал? Вот тебе ответ. Если бы все инженеры могли так же верить, наша работа была бы куда легче.
Но Харпер не был в этом убежден.
— Не думаю, — проворчал он, — Не думаю, чтобы это была вера. Просто недостаток воображения. И знаний.
Ленд не оправдал самоуверенности Кинга и прибыл только на следующий день. Его внешность невольно поразила генерал-директора: он представлял себе выдающегося психолога эдаким длинноволосым старцем в рединготе и с черными пронизывающими глазами. Но перед ним предстал крепко сколоченный, почти толстый мужчина хорошего роста, который с тем же успехом мог бы сойти за мясника. Маленькие поросячьи глазки блекло-голубого цвета добродушно посматривали из-под кустистых белесых бровей. Больше на его огромной голове не было ни волоска, даже круглый, как яблоко, подбородок был гладким и розовым. И одет он был в мятый костюм из небеленого полотна. Длинный мундштук постоянно торчал из угла его широкого рта, казавшегося еще шире от неизменной улыбки, выражавшей бесхитростное удивление перед всем злом, которое творят люди. В Ленце определенно был свой смак.