В тот же день Степан явился «с докладом» к Войцеховской. Анне Казимировне он сказал, что уговорить рыбака стоило немалого труда, но решающую роль сыграли деньги, особенно обещание валюты.
Войцеховская была холодна, сдержанна.
— Вылетаем через день, послезавтра. Вот деньги. Возьмешь билеты и мой занесешь сюда…
Несколько позже, уже под вечер, собрались втроем: Скворецкий, Луганов, Савин. Вновь еще раз обсудили план предстоящей операции, уточнили кое-какие детали, кое-что подкорректировали. Неясным остался вопрос: кто будет руководить ходом операции на завершающем этапе. Луганов настаивал на вызове из Москвы Миронова. Скворецкий склонен был с ним согласиться, но Андрей не звонил из Москвы уже вторые сутки.
Как раз в тот же вечер в Москве генерал и Миронов вели беседу с «туристом». Предъявив снимки, на которых были запечатлены все детали обмена папиросной и спичечной коробками, генерал потребовал от допрашиваемого объяснений.
Тот начал юлить:
— Да, припоминаю. Какой-то человек, сидевший рядом со мной, попросил папиросу. Я ему дал, он вернул. Обычная папироса и обыкновенный коробок спичек…
— Бросьте, — резко оборвал генерал. — Вам была возвращена не та коробка спичек, которую вы давали, а другая. То же и с папиросами. Вот снимки. На этой «обыкновенной» коробке под фабричной этикеткой наклеено несколько кадров микропленки с шифрованным текстом. Вы не хотели бы дать ключ к этому шифру? Не хотите? Не надо. Разберемся сами. На одном кадре, между прочим, обыкновенный текст, без шифра. Записочка. Ее уже прочли…
— Шифр, записка! Но я ничего не знаю. Слово джентльмена, не знаю.
— Верю, — спокойно сказал генерал. — Содержания этой записки вы, конечно, не знаете. Что до остального, так тот, кто передавал вам эту коробку спичек, все рассказал. Кроме того, на коробке сохранились отпечатки ваших пальцев. Советую рассказать правду.
Допрашиваемый молчал.
— Как вам будет угодно, — пожал плечами генерал и нажал кнопку звонка. — Уведите…
Когда дверь за ним закрылась, генерал повернулся к Миронову.
— Что, Андрей Иванович, сгораете от любопытства? Признаюсь, я и сам рад бы поскорее узнать содержание шифрованной записи, но шифр сложный. Специалисты говорят, что придется повозиться. Что же до записки, вот она. Тут тоже не все ясно: «Король взят пешками. Ферзь под шахом. Целесообразна рокировка по второму варианту». Что скажете?
— По-моему, так: «Ферзь» — это Войцеховская. Между прочим, Семенов в отделении милиции сказал, что спичечную коробку получил от женщины, известной ему под кличкой «Ферзь». Больше о ней будто бы ничего не знает. Но нам-то известно, кто вручил ему эту записку. Итак. «Ферзь» — Войцеховская. «Рокировка» — тоже понятно. Думает бежать за границу. А вот «Король», который взят пешками… «Король»?
— Черняев? Вернее, тот, кто выдает себя за Черняева?
— Хорошо бы, если так, но факты, факты… Фактов маловато.
Генерал усмехнулся.
— Фактов, конечно, немного, но они есть. Будут и еще. Семенову, надо полагать, есть что рассказать. Допросите его.
Генерал связался с Крайском и информировал Скворецкого о событиях минувшего дня.
— Как будет с Мироновым? — спросил Скворецкий, доложив генералу о возвращении Савина. — Мы рассчитывали, что именно он будет руководить последним этапом операции.
Семен Фаддеевич с минуту подумал.
— Хорошо, Миронова отпустим. Допросит он Семенова и завтра с утра вылетит к вам. Теперь насчет Черняева: направьте его сюда, в Москву.
А Миронов сидел в кабинете своего помощника, который допрашивал Семенова, и бегло знакомился с уже заполненными страницами протокола допроса. На первый взгляд могло показаться, что Семенов ведет себя искренне: он подробно рассказывал обстоятельства своей вербовки сначала гитлеровцами, потом американской разведкой, перечислял задания, которые выполнял, давал описание тех, чьи поручения ему приходилось выполнять. Меньше всего Семенов говорил о себе, о своих преступлениях.
— Я бы хотел задать несколько вопросов, кое-что уточнить. Не возражаешь? — обратился Миронов к своему помощнику.
— Так вот, гражданин Семенов. Я никак не возьму в толк, почему фашисты остановили свой выбор именно на вас, чем вы им так приглянулись? Повторите еще раз, как вы пошли на предательство, да поподробнее.
Семенов сжался, как от удара.
— Так я же все сказал, гражданин начальник, все как было. Как попал я, значит, в 1943 году в плен, очутился в лагере. Вызвали меня там в это самое гестапо. Били, конечно. Потом бумажку сунули — подпиши. Я и сам толком не знаю, что в этой бумажке значилось, а подписать подписал. Как не подпишешь? Ну, а как подписал, тогда сказали: «Теперь будешь нам сообщать, кто, значит, немцев ругает, кто побег умышляет…»