Когда-то я первый раз в жизни стоял часовым у склада боепитания, ночью, в лесу. В соснах протяжно стонал ветер, кроны шумели безысходно; в такие часы думаешь, что ведь не зря люди строят дома, живут в них, среди тепла и света, в тишине…
Сейчас тот лесной гул показался бы ласковым шелестом.
За стенами рубки собрались все грозы, что не успели еще отгреметь над землей; они взрывались в глубинах, вывороченных к небу, и в небе, которое упало, наверное, до этих глубин, — перевернулось все. И ни зги не было видно, только когда проскальзывали, непонятно откуда — сверху ли, снизу — слабые призрачные молнии, на одно мгновение вырастали впереди антрацитовые движущиеся горы и пропасти.
Океану и то становилось невмоготу: временами где-то возникал почти живой, почти человеческий стон и замирал; и тогда я уже ничего не мог с собой поделать — только ждал, что мурашки на спине исчезнут сами.
Я стоял у рации, напрягшись, чтобы не падать, и всем телом ощущал, как борется корабль, живой корабль — маленький сгусток шпангоутов, заклепок, машин и человеческих нервов. А самому мне все труднее было справляться с тупой, тоскливой усталостью: нельзя ведь бесконечно ждать последнего удара, если они сыплются один за другим, нельзя смаковать свой страх.
Временами я переставал понимать, что происходит.
— У меня… люди задыхаются… выхлопные газы… — услышал я голос старшего механика.
Командир что-то ответил ему.
Они говорили громко, но я разбирал только отдельные слова:
— Вахту… по два часа…
— Хорошо… самому…
— Там боцман… он… машинное отделение…
— У нас ведь самая легкая вахта, — сказал я негромко зеленому глазку, медленно избавляясь от одиночества и отупения. — Нам легче всех. Там, в машинном, жара, грохот, да еще скапливаются выхлопные газы — не пробиваются… Боцман там…
Потом я вспомнил, как Андрей застонал, потряхивая повисшими руками, и стал смотреть на штурвальных.
Их почти не было видно — теперь я стоял так, что они заслонили от меня нактоуз.
А левое плечо и спину командира можно было различить хорошо. И, глядя на него, я подумал, что ему труднее всех: он стоит впереди.
Он впереди, а мы все — за ним…
Все несут свои вахты, и ты неси. Единственная возможность не свихнуться. Понял теперь, зачем командир гонял тебя туда и обратно с портфелем во время того, первого шторма?
Понял.
Но это было давно. А каждый день живешь сначала…
— Вот так, — сказал я зеленому глазку. — Прайс — коммодор, а не понял. Он, видишь ли, снял с себя ответственность за жизнь команды. За мою жизнь! И за возмещение убытков…
— Юнга?
— Есть!
— Вы о чем-то говорили?
— Нет, — сказал я. — Все в порядке, товарищ командир!
И, поглядев на зеленый глазок, закончил почти шепотом:
— У нас корни в земле. Ясно?
Потом взглянул на часы: пора…
«Вымпел-три» мой вызов прохлопал — пропустил свою очередь отвечать.
— Сапог! — тихо сказал я. Не в микрофон, конечно…
«Вымпел-четыре» вылез в эфир, немного подождав, за «Вымпелом-два». Потом ответили пятый и шестой.
Когда шестой сказал последнее слово: «прием», я стал ждать. Сейчас «Вымпел-три» должен был отозваться.
Но в наушниках было пусто, только треск и шипение.
— Вымпел-три, Вымпел-три, Вымпел-три, — раздельно выговорил я в микрофон. — Как меня слышите? Я — Вымпел-один. Не слышу вас, не слышу. Отвечайте. Прием…
У меня отлегло от сердца, когда раздался вдруг щелчок — кто-то включился, кашлянул.
— Вымпел-три, Вымпел-три, Вымпел-три! — забубнил монотонно. — Я — Вымпел-пять. Как меня слышите? Вас вызывает Вымпел-один. Первый зовет! Почему не отвечаете? Прием…
Пусто.
Я проверил настройку, пощелкал выключателями, хотя точно знал, что рация у, меня в порядке. И другие ведь ответили. Но мне нужно было все проверить, чтобы убедиться: сейчас — уж на этот раз обязательно — третий услышит меня и ответит тоже.
— Вымпел-три! Вымпел-три! — сказал я в микрофон, просительно глядя на пульсирующий огонек индикатора. — Вымпел-три! Я — Вымпел-один. Как меня слышите? Не слышу вас, не слышу. Прием.
Треск и шипение в наушниках стали другими; теперь это была пустота, неудержимо наполнявшаяся тревогой, пустота, в которую напряженно вслушивались вместе со мной радисты на всех наших катерах. Когда я замолкал, они ждали. Но кто-то не выдерживал первый, и за ним по очереди — начинали звать остальные. Разные голоса, я знал их все, но одного голоса не было.