Проснулся он словно от толчка: разве можно спать? Надо действовать! Сколько он спал? Часы у него стоят, стрелки показывают 9.10 — время взрыва. Кислорода осталось чуть больше трети. Ребят до сих пор нет. А может, им самим требуется помощь? Кислорода маловато, на сутки, не больше. Надо попытаться перезарядить баллоны с кислородом. Удастся ли это? Должно удаться!
Руднев начал вскрывать баллон резака, размышляя о сложившемся положении.
Ждать? Но сколько? Он уже почти трое суток здесь, а ребят нет. Чуть-чуть побаливает нога. Сколько же ждать? Но и уйти… Ребята наверняка будут спускаться сюда, так что уходить не стоит…
Не поддается запор… Поддается! А если вот так?.. Пошел… А ребята? Если им самим нужна помощь? За трое суток они должны бы его найти… или обнаружить колодец, подать знак… Не мог же он далеко уйти? Или его далеко отбросило взрывом… А взрыв был сильный… Вспышка полыхнула где-то сбоку. Взрывная волна пришла из-за корабля… Неужели он разбит?
Борис вспомнил, как в последний момент «Прометей» словно вздрогнул. Или ему это показалось? Ждать! Нет! Ребята могут быть живы и здоровы, но какая-нибудь мелочь… Да, неисправен хотя бы выходной кессон или люк…
Просто и очевидно. Борис невольно ухватился за эту мысль, все объясняющую. Конечно, удар по кораблю был очень силен. Какая-нибудь мелочь не позволяет выйти из корабля. А он будет сидеть и ждать? За трое суток ребята все уже осмотрели бы. Нет! Надо искать, а если не найдет, периодически возвращаться к этому месту.
После получасовой возни удалось заправиться кислородом из баллона резака. В путь! Начертив размашистый треугольник-стрелу, Борис взвалил на плечо баллон и направился в левый тоннель…
Руднев пополнял запасы кислорода из баллона уже три раза. При последней перезарядке указатель дошел лишь до трех четвертей, напоминая о неумолимо приближающемся конце.
Руднев блуждал по тоннелям и пещерам, оставляя знаки на земле. Сначала он ориентировался легко, потом запутался и ходил по тем же ходам, встречая свои знаки, но еще не осознал, что запутался окончательно. Он пытался вернуться обратно по оставленным приметам, но через некоторое время «цепочка» оборвалась, уничтоженная то ли взрывом, то ли обвалом. Тут-то он и понял, что обратную дорогу к пещере найти не сможет. Руднев не мог сказать даже, где корабль, в какой стороне, выше или ниже. Первым побуждением было лечь на землю и дать отдых усталому телу. Но это означало капитуляцию, и все в нем взбунтовалось.
И человек, знающий, что его мог спасти лишь Счастливый Случай, пошел искать его, хотя предательская мысль, прикрываясь маской здравого смысла, нашептывала: «Все напрасно, корабль не найти… Идти некуда! Садись! Ведь нога почти не сгибается…»
Оставалось надеяться на удачу. И Руднев снова отмерял километры по пещерам и переходам, вглядываясь и пытаясь отыскать знакомые места. Один раз он чуть не попал в обвал, потом едва не угодил в трещину. Спал урывками, когда уже не мог идти. Раз ему приснился удивительный сон: он лежит на траве, около него вьется и надоедливо звенит комар, а в лицо ярко светит заходящее солнце. Он пытается отогнать комара, но кто-то придерживает его руку, а звон все громче и громче. Тут Борис проснулся и открыл глаза. Красный свет радиометра предупреждал об излучении. Руднев вскочил, схватил баллон и быстро пошел, почти побежал по тоннелю. Направление оказалось удачным — уже через несколько десятков метров звонок стал звонить тише и вскоре совсем смолк, погасла и сигнальная лампочка. С тех пор больше ничего опасного не было, но самочувствие Бориса с каждым днем ухудшалось. Сказывалось недоедание и, главное, безнадежность положения, в котором он очутился, хотя Борис и не хотел этого признавать. Он убеждал себя, что все же найдет корабль. Шел он почти механически, так как мысли все время были или там, наверху, или на «Прометее». Чаще всех вспоминался Борька, постреленок, как говорила бабушка. Вспоминая о друзьях, Руднев всегда немного смущался; ему было неловко, что из-за него потеряно много времени, что поход, вероятно, придется прервать. Он не знал, что на корабле не было известно о баллоне с кислородом, что весь мир знает только о трехдневном запасе.