Мегрэ позвонил и попросил разбудить его в половине шестого, он спал крепко, без снов. А Алэна даже телефонный звонок не смог разбудить.
— Вставай, малыш.
Будил ли по утрам Франсуа Лагранж своего сына? До самого конца это дело не походило на обычное расследование.
— И все-таки я очень рад.
— Чему?
— Что ты не выстрелил. Не будем об этом больше говорить.
Пайк ждал их в холле совершенно такой же, как вчера, и утро снова было чудесным.
— Прекрасный день!
— Великолепный!
Машина ждала у входа. Мегрэ вспомнил, что он забыл их познакомить.
— Алэн Лагранж. Мистер Пайк, мой друг из Скотленд-Ярда.
Пайк сделал знак, что он понял, и не задал ни одного вопроса. Всю дорогу он рассказывал о своих цветах и удивительном оттенке гортензий, которого ему удалось добиться после многолетних опытов.
Самолет поднялся, небо было совершенно безоблачным, лишь легкая утренняя дымка покрывала его.
— А что это такое? — спросил Алэн, указывая на картонные пакеты у каждого кресла.
— Для тех, кого может затошнить.
Может быть, поэтому через несколько минут Алэн побледнел, позеленел и с отчаянным взглядом склонился над своим пакетам.
Ему так не хотелось, чтобы это произошло, в особенности при комиссаре Мегрэ.
ГЛАВА 9,
Все произошло как обычно, если не считать, что обед состоялся не через месяц, а гораздо раньше.
Началось, как всегда, с телефонного звонка Пардона.
— Вы любите фаршированную телячью голову?
— Не знаком.
— А вы любите просто телячью голову?
— Ничего.
— Тогда вам понравится фаршированная телячья голова. Это блюдо, которое я открыл во время моего путешествия в Бельгию. Вот увидите.
Мегрэ с женой, как обычно, шли к Пардонам пешком и, проходя мимо улицы Попинкур, старались не смотреть друг на друга.
Доктор Жюссье, начальник лаборатории уголовной полиции, был уже там, и мадам Мегрэ сказала, что от него пахнет холостяком.
Балконная дверь была открыта, кованые решетки четко вырисовывались на фоне темнеющего неба.
Мегрэ улыбнулся, никто не понял, чему. Он попросил вторую порцию телячьей головы. Когда пили кофе, Пардон по рассеянности протянул Мегрэ коробку сигар.
— Благодарю. Я курю их только в «Савое».
— Ты курил сигары в «Савое»? — удивилась его жена.
— Пришлось. Метрдотель шепнул мне на ухо, что трубка у них запрещена.
Пардон специально организовал этот обед, чтобы поговорить о деле Лагранжа, именно потому все старались не касаться этой темы. Говорили обо всем, кроме того, о чем все присутствующие думали.
— Много работы на Кэ-дез-Орфевр?
— Сплошная рутина. А у вас много сейчас больных в районе?
— Нет, тоже ничего особенного.
Потом немного поговорили о болезнях. Так что было уже около десяти часов вечера, когда Пардон решился спросить:
— Вы его видели?
— Да. Вы тоже у него были?
— Да. Два раза.
Женщины тактично делали вид, что они не слушают.
— У него была очная ставка с сыном?
— Да.
— Он ничего не сказал?
Мегрэ отрицательно покачал головой.
— Все та же песня?
Франсуа Лагранж держался избранной им линии, он съежился, как напуганное животное. Как только к нему подходили, он прижимался к стене, закрывая лицо руками, как бы защищаясь от ударов: «Не бейте меня… Не бейте…»
— А что думает Жури?
На этот раз задал вопрос Мегрэ.
— Жури большой ученый, отличный психиатр. Но это человек, которого всегда мучает боязнь ответственности.
— Так что?..
— Если Франсуа Лагранж продержится в этом состоянии второй месяц…
Пардон пристально смотрел на Мегрэ. Вопрос, который он давно уже хотел задать, и был истинной причиной этого обеда, но доктор не спрашивал, а только смотрел на комиссара.
— Что касается меня, — пробормотал комиссар, — то это уже не мое дело. Я сдал отчет. Старший следователь Рато, со своей стороны, прислушается к мнению экспертов.
Почему у Пардона был такой благодарный вид? Это стесняло Мегрэ. Он даже рассердился на доктора за такую нескромность. Это дело действительно больше не касалось комиссара. Конечно, он бы мог…
— Мне сейчас надо гоняться за другими кошками, я имею в виду некую Жанну Дебюль, — сказал Мегрэ, вставая. — Она вчера вернулась в Париж, и я надеюсь, что меньше чем через два месяца она будет сидеть у меня в кабинете на допросе.