Затем он переоделся во все чистое и долго надраивал ботинки. Он успокоился, лишь когда черный пластик заблестел не хуже главного рефлектора. Конечно, такой парад был не обязателен — все равно принимать его некому. Но вахта есть вахта, нельзя оскорблять корабль небрежным отношением к ней. Уж это Валгус знает, летает не первый год.
Поэтому именно он идет сейчас на корабле последней модели, доверху набитом аппаратурой. Ее с великим тщанием устанавливали монтажники и ученые, и сам пресловутый ТД, кряхтя от давящей славы, излазил все отсеки. Он перепробовал каждое соединение и при этом потрясал широчайшей бородой. Той самой бородой, которую, по слухам, вначале и окрестили Туманностью Дормидонтова. Уже впоследствии это название перешло на него самого и сократилось до простого ТД. Впрочем, Валгус думал иначе — корни прозвища, наверное, таились в манере ТД зачастую говорить крайне туманные вещи, которых никто не понимал.
Вот и теперь корифей навел туман на вопрос о надпространстве. Никто еще не знал как следует, что же такое надпространство, но ТД утверждал, что выйти в него можно. Из-за этого и гибли корабли. Конечно, дело стоило того. Если можно прорваться в надпространство, это станет открытием века. Надпространство — это значит, что решается проблема сообщения и связи. Метагалактика… Да, даже Мета сжимается до карманных размеров. Смятый лист бумаги, который можно сложить любым образом, — вот что такое тогда пространство.
Открытие века… Недурно совершить его, даже если гипотеза принадлежит не тебе; просто доказать ее справедливость — и то уже очень хорошо. Опровергнуть гипотезу тоже неплохо. «Да» или «нет» — точный ответ двигает науку. Признайся: поэтому-то ты и напросился в этот полет. А вовсе не из-за своего сварливого характера, который, как ты уверяешь, мешает тебе долго оставаться на Земле. Нет, не из-за характера.
Открытие не состоится. Их совершают люди, а не киберы, даже столь интеллектуальные, как Одиссей. Но ведь именно Одиссей пойдет биться об эту невидимую стенку. Он все выполнит и ничего, к сожалению, не поймет. И значит, не откроет. А человек предусмотрительно бросит Одиссея на милость святой Программы, попросту удерет с него на шлюпке, отдав сперва все команды, и лишь с почтительного отдаления станет наблюдать за происходящим. Он заметит слабую вспышку, корабль исчезнет, приборы покажут вместо увеличения уменьшение количества энергии в данном объеме пространства. И все. «Одиссея» никто и никогда больше не увидит, как не увидит и открытия. А человек в шлюпке затормозит, развернется и, теша себя монологами об исполненном долге, поплетется к той точке, где научная база висит себе и протирает пространство в ожидании результатов очередного жертвоприношения.
Вот если бы на стенку пошел человек… И затем открытие привез бы на базу некто Валгус. Испытатель Валерий Гусаков. В общем риск — это наименьшее, чем приходится платить за право быть человеком, тем более любопытным человеком.
«Ну, хорошо. Это все пустые разговоры. Характер у тебя, правда, бродяжий. Но бродяги — народ осторожный и многоопытный. Они в огонь не прыгают, а греются около. Любопытство, риск — это еще да или нет, а вот программа эксперимента — это уж наверняка да. Вот и выполняй».
Валгус вошел в рубку подтянутый, серьезный, словно бы его ждал там весь экипаж. Четкими шагами подступил к пульту. Миг постоял около кресла. Уселся. Посидел, вытянув перед собой руки, разминая пальцы, как перед концертом.
— А сны мне все-таки снились, — сказал он. — Снится такое, чего вообще не бывает. Такая залихватская фантастика снилась мне, друг мой…
Одиссей молчал. В таких разговорах он вообще не принимал участия. Ни до сна, ни до фантастики ему не было никакого дела. Он был просто корабль, выполнял команды, управлял сам собою и вел походный дневник, и все. Валгус перемотал ленту, прослушал накопившиеся записи. Ничего интересного. Об «Арго» ни слова. Понятно — просто привиделось. Следовало бы, конечно, проявить ту пленку, на которой он пытался запечатлеть собственную галлюцинацию, ее призрачный продукт. «Что же, сделаем это…»
Он включил соответствующую автоматику, перегнувшись через подлокотник кресла. Кадры, конечно, выйдут пустыми. Естественно. Главное в таких случаях — хорошо выспаться. Это вообще полезно. Вот он выспался и чувствует себя прекрасно. Можно работать. Да и пора уже, откровенно говоря…
— Одиссей! — окликнул Валгус. — Что по курсу?
— Впереди — пространство, свободное до девятой степени.
Это, конечно, видно и по приборам. Но иногда хочется, черт побери, услышать и еще чей-нибудь голос, кроме своего.
— Вакуум хорош. Предупреждения?
— Нет.
— Отклонения от нормы?
— Не имею.
«Показалось или он действительно чуть помедлил перед ответом? — напряженно думал Валгус. — Да нет, чепуха. Он же не мыслящее существо. Обычное устройство. Прибор, аппарат, машина — что угодно… Однако это могло и не просто почудиться… Неисправность? Только этого не хватало… Придется поставить контрольную задачу».
Он задал Одиссею контрольный тест. Сверил с таблицей ответ. Нет, все сходилось. Значит, показалось. Только не надо нервничать.
— Внимание! — громко сказал он. — К выполнению программы.
— Программа введена, — равнодушно проскрипел Одиссей.
— Готовность сто. В момент «ноль» приступить к выполнению.
— Ясно.
Валгус удовлетворенно кивнул. Медленно повертывая голову, еще раз осмотрел рубку, пульт, шкалы приборов.
Всем существом своим ты ощущаешь, как наползает Время. Ради этого мига три месяца на хорошей скорости шел сюда, в относительно пустой район пространства. Три санаторных месяца полета, несколько часов настоящего действия. Стоило ли? Стоило. Иногда человек всю жизнь свою живет только для одного часа, и даже меньше — ради одной минуты подчас, но в эту минуту он нужен человечеству… Стоило. Ну, все. Кончились сны. Кстати, приснится же такое…
Он шумно вздохнул.
— Даю команду!
И, протянув руку, Валгус нажал большую, расположенную отдельно от других шляпку в первой части пульта. Затем повернул ее на сто восемьдесят градусов и нажал еще раз, до отказа, вплющивая головку в матовую гладь пульта.
— Сто! — сказал Одиссей и помедлил.
— Девяносто девять… — и снова пауза.
— Девяносто восемь…
Великолепно. Можно подключать кислород. Нет, еще рано, пожалуй… Подвеска затянута? Затянута. Игла на случай потери сознания при перегрузках? Вот она, взведена, хотя таких перегрузок и не предвидится. Все датчики включены в сеть записи? Все, все…
— Шестьдесят два…
— Шестьдесят один…
— Шестьдесят…
Да, наступает расставание. Ночевать сегодня он будет уже в откидном кресле маленького кораблика… Валгус взглянул на приборы, соединенные со шлюпкой. Там неторопливый покой, реакторы тихо живут в ожидании момента, когда будет дана заключительная команда кораблю, сказано ему последнее человеческое слово. Будь он хоть не один… Было бы их, скажем, двое. Вторую он усадил бы в шлюпку, и сейчас лететь ей на базу. А сам?
— Пятьдесят три…
— Пятьдесят два…
А он бы остался, очень просто. Вдвоем на шлюпке-одиночке не уйти. Остался, чтобы увидеть все не издали, а пережить самому. И привезти ТД настоящие факты, хрустящие, тепленькие, а не какую-нибудь заваль. А там — опять будут гадать…
— Сорок пять…
— Сорок четыре…
— Сорок три…
«Бубни, бубни. Вот сейчас настало время подключить кислород. Так, и теперь направо, довернуть до конца. Готово. Дышится хорошо. Противоперегрузочные включены? Да. Все в порядке. Значит, ты готов остаться, окажись вас на борту двое? Ну, а если ты один, почему бы не остаться? Конечно, программу Одиссей и сам выполнит. Но, очевидно, имеется во вселенной нечто такое, чего нет в наших программах. Иначе все корабли возвращались бы. Нечто непредвиденное… А если впереди просто взрыв? И тогда уж — ничего? Совсем ничего…»