«Крысиная физиономия» издала скрипучий смех.
«Господа» подхватывают.
Смеются все. По-разному.
Стрелки. Стыки. Мосты. Стучат колеса. Проносятся станции. Мелькают реки, леса…
Двое по-прежнему сидят напротив одного. Двое читают иллюстрированный журнал и расписание.
Один смотрит на них остренькими глазками, не отрываясь.
Бородин, слегка подвинувшись, показывает страницу, проводит пальцем по строке. Петр чуть наклоняется, читает: Линчепинг… стоянка 7 минут…
— Йес.
Поезд замедляет ход. Здание вокзала, надпись: Линчепинг. Удар колокола: прибытие.
Двое поднимаются, берут саквояжи и трости.
— Гуд бай!
Выходят на платформу.
«Крысиная физиономия» — за ними.
Двое выходят на привокзальную площадь. Видят несколько пролеток. Петр направляется к одной из них. Человечек тут же резво взбирается в другую пролетку. Но Бородин останавливает Петра, достает из жилета часы, смотрит: рано, не следует спешить!..
Стоят.
Шпик напряженно вертится на сиденье.
Пора. Двое усаживаются.
Пролетка шпика трогается.
Теперь и Бородин дает команду извозчику.
Лишь только шпик въезжает в улицу, второй экипаж круто сворачивает и катит по площади, направляясь снова к вокзалу.
«Крысиный» теряет подопечных из виду, суетится. Его пролетка, разворачиваясь, перегораживает движение в узкой улице. Махнув рукой, шпик соскакивает и бегом устремляется через площадь.
Удары станционного колокола: отправление.
Двое спокойно входят в купе.
Поезд трогается.
Шпик выбегает на платформу.
Поезд уже далеко.
За окнами вагона — крупные буквы: Копенгаген.
Из купе выходят Бородин и Петр — два рабочих парня, один в блузе, другой в свободном, мятом костюме.
Они спешат смешаться с толпой.
В Копенгагенском порту — послевоенное оживление. О прошедшем говорят полуразрушенные пакгаузы, ржавые корпуса судов, застрявших у отдельных причалов. Но порт ежедневно принимает корабли. В основном с Запада. Отправляет в основном — на Восток. Пассажирские и торговые линии еще законсервированы. Война окончилась, но идут военные грузы. Бородин и Петр стоят около огромного океанского судна под американским флагом.
— Матросы… — Бородин обращается к спустившемуся по сходням шкиперу. — Отличные ребята, можем пригодиться…
— Шутники, — усмехается шкипер. — Вас тут на сто посудин… — кивнул в сторону платформ, стоящих на железнодорожной ветке. На них греются в лучах блеклого солнца безработные.
— Нас всего двое, — говорит Петр.
— Много!
— А если один?..
— Спросите на «Хелиг Олафе»…
С платформы язвят:
— Идите, идите!.. Там требуется капитан.
На причале — воинская часть. Перед строем прохаживаются офицеры.
Раздаются команды:
— Становись!.. Напра-во!..
Солдатская масса растягивается серой гусеницей. Безработные курят, смотрят на солдат.
— Сопляки еще.
— Жалко!..
— На корм.
— Червячкам и рыбам…
Петр и Бородин среди безработных.
— Да, время против нас, — глядит на отправку Бородин.
— Сегодня — англичане, вчера — американцы, и все туда… — цедит кто-то.
— А нам — туда… — Петр показывает в другую сторону.
— Не выйдет у вас, ребята…
— Почему?
— Платить надо. Шипингмайстеру.
— Неужели?! И много? — вырвалось у обоих.
— …Задаток получите, принесете!.. — коротко рубит здоровяк шипинг, шагая по причалу.
Бородин и Петр почти бегут рядом.
— Как, весь?
— А вы что думали! Капитану отдаю… половину…
— Когда устроите?
— Не знаю… Придется подождать…
— Нам бы поскорее!
Петр и Бородин в конторе профсоюза.
За широким окном — железнодорожные подъезды к порту, дымы, нескончаемое движение.
— Но при чем наш профсоюз? — респектабельный, спокойный, рассудительный босс полон недоумения.
— Он же болел, мы сошли на берег, а вы — матросский профсоюз…
— Каких матросов?.. Датских. — Гладкими руками респектабельный берется за книгу записей. — Какого числа пришли?
— Второго.
— Корабль?
— «Сан-Франциско».
Сверяется по книге:
— Верно… В какой больнице?
Петр и Бородин переглядываются.
— Да тут, недалеко…
— Недалеко… — Босс переводит взгляд с одного на другого. Раздумчиво цокает языком. — Це-це-це… Цу-цу-цу-цу… бесполезное дело, ребята…
Грязная, жирная, крутящаяся воронками вода. Тяжело вытягивается из нее толстый канат.
Скрежещут лебедки, гнусаво гудят пароходы, свистит маневровый паровоз. Крики, команды, шум порта.
Опускается трап. На палубе уже сгрудились люди. Они расталкивают друг друга, кричат, размахивают руками.
Толпа белоэмигрантов напирает. Здесь же пожитки, тюки, баулы, ящики. Пестрые, растрепанные люди скатываются с палубы такого же грязного, дымного грузо-пассажирского парохода.
Падает с борта корзина, кружится в воде между бортом и причалом. Истошный визг стоит над местом разгрузки.
Зажатая между двумя рядами солдат с винтовками, толпа медленно сползает с трапа.
— В карантин… В карантин… В карантин… — раздается голос, усиленный рупором.
Другой, скандируя, повторяет:
— В таможню… В таможню… В таможню…
Ползет в узком проходе между солдатами пестрая толпа.
Дама в сбившейся шляпке:
— Свободная Европа!..
Интеллигент в пенсне:
— А вы думали, мадам, едете в свое имение…
Офицер:
— В карантин — прелестно! Лишь бы не к большевикам в лапы!..
За товарным вагоном — Бородин и Петр. Им все хорошо видно.
Бородин прищурился, жестко оценивает:
— Соотечественнички…
— В голове не умещается!..
— Слушайте, Петр… — Бородин замечает, что его товарищ, силясь что-то разглядеть, не слушает его.
Пытаясь прорваться через цепь солдат, высокий человек старается привлечь к себе внимание людей, стоящих группой в стороне. Наконец его замечают. Солдаты расступаются, пропуская высокого и даму.
— Это Шапорина. Я рассказывал. Может быть, нам улыбнется фортуна, — торопливо говорит Петр и, быстро нагнувшись, пробирается под вагоном.
Оказавшись по ту сторону линии, Петр ловко поднимает чемоданы. Перешагивая через рельсы, шпалы, обходя угольные кучи, группа выбирается к автомобилю.
Укладывают вещи. Петр старается оказаться близ Шапориной. Наконец это ему удается. Она поднимает глаза и на мгновение застывает. Узнает не сразу: лицо знакомое, но бороды нет…
— Вы?.. Здесь?.. Что случилось?!
— Удивлены?
— Еще бы!..
— Я — не меньше!..
Высокий человек наклоняется к шоферу:
— Гостиница «Савой».
— Прощайте, — Шапорина улыбнулась. Одними глазами.
Петр глядит вслед. Сосредоточенно. И весело.
В центре Копенгагена выставка цветов. Осенний базар. Из оркестровой раковины льется вальс.
Навстречу Петру по дорожке между шпалерами цветов идет Шапорина, стройная, в широкополой шляпе с вуалью. Лицо — «мурильевское»: выразительные глаза, добрая улыбка.
— Как это мило, — улыбается Шапорина. — Лучшего места не придумаешь… Тогда получилось неловко. Извините! Но вы!.. Право, я могла бы вас и не узнать…
— Обстоятельства… Да и я не сразу решился подойти…
— Понимаю, — улыбнулась, — это был случайный спутник…
Музыка внезапно прерывается. На сцене перед оркестром — молодой человек.
— Победительницей нашей выставки цветов признана юная фру Амстед.
Появляется героиня праздника с огромным букетом.
За столиками аплодируют.
— Прошу!..
Оркестр грянул польку. Девушка спускается с эстрады. За ней — директор выставки. У него — большая хрустальная ладья в серебре. Девушка проходит между столиками. Посетители получают гвоздики невиданных размеров. Взамен каждый бросает в ладью какой-нибудь сувенир: булавку из галстука, кольцо, деньги, цепочку и даже часы. Ваза почти полна.