Родился примерно в 85—86-м годах. Окончил церковноприходскую. Отец у него сильно пил, а мамаша торговала на базаре птицей. Он ей помогал. Потом в трактир поступил. Был тут трактир Бузукова. К посетителям его не выпускали, а так, знаете, на побегушках. Все надеялся в половые выбиться. В армию его не взяли. То ли мама доктору сунула, то ли и верно у него с легкими не в порядке. И в половые хозяин не допускал. Жуликоват Горбачев был до невозможности. Палец ему в рот не клади. Мама у него была «деловая». Днем на базаре птицей торгует, а вечером все какие-то дела делает. То бежит куда-то, то к ней какие-то люди приходят. Жадность у нее была большая к наживе.
За какие-то штуки Горбачева выгнали из трактира. Стал он дома околачиваться. Днем матери на базаре поможет, вечером с поручениями бегает. И представьте себе, между прочим, не пил. Ну так, может быть, на пасху рюмочку выпьет, а больше ни-ни. Потом война началась. Тут уж то ли взятка нужна была большая, а денег не было, то ли на здоровье стали смотреть снисходительно, но только его все-таки взяли.
Почти в каждом следствии бывают периоды застоя. Фактов мало, они противоречат друг другу, версии противоречивы, и каждую версию одна часть фактов поддерживает, зато другая часть опровергает. Следствие — это долгий и трудный процесс. И все-таки в этом долгом процессе наступает момент, когда вдруг сквозь десятки противоречивых вариантов проглядывает истина. Иногда основанием к этому неожиданному блеску истины оказывается мелочь, третьестепенный факт, малозначительное наблюдение. Еще эта истина не подтверждена подробным анализом фактов, еще, в сущности, трудно объяснить, что же такого нового произошло, как вдруг прояснилась картина. Но следователь, если у него есть опыт, уже чувствует радость открытия и уверенность в том, что правда будет обнаружена.
Так и теперь, хотя, в сущности, еще ничего не было ясно, Васильев почувствовал, что проступает в темноте то звено, которого ему не хватало. Внешне он по-прежнему держался спокойно, даже равнодушно, но сердце у него заколотилось.
— Значит, пошел Горбачев на фронт? — спросил он.
— Что вы, — сказал милиционер, рассказывающий о Горбачеве. — Разве такой попадет на фронт? Откупились, наверное. А вернее, я так думаю, еще проще устроились. После начала войны объявили ведь сухой закон. Ну, понятно, очень выросло самогонное дело. Тогда с этим было просто. В полицию дашь десятку и гони себе. Точно, конечно, я не скажу, но слух такой шел, что горбачевская мама сильно этим делом увлекалась. Так вот, я думаю, кому следует дали по ведру самогона, вот вам и назначение. И начальство довольно. Шутка ли — иметь при себе такого человека! Ему только мигнешь, а он тебе сразу бутылочку. Это же не служба, а радость.
Васильев был совершенно точно уверен в том, что он сейчас услышит. Он понимал — звено найдено, звено у него в руках.
— Что же, он здесь в Луге, что ли, служил? — спросил он спокойно, точно зная ответ.
— Нет, не в Луге, — сказал милиционер, — но тут недалеко, километров сто тридцать. В Пскове.
— И где же именно в Пскове? — еще более равнодушно спросил Васильев. И опять услышал именно то, что ждал.
— В интендантском управлении каком-то, — сказал милиционер. — Я точно не знаю. У него я не бывал, а мама его каждую неделю туда ездила. И все с узлами. Идет на станцию, сгибается, а вернется к вечерку, так легко идет. Мама у него очень хитрая. Да и он хитрый. А уж жадный! У них и гости никогда не бывают. На угощение денег жалко.
На следующее утро Васильев вызвал Горбачева на допрос. Этот допрос, как хорошо понимал Васильев, должен был стать решающим. Горбачев пришел, как всегда, спокойный, как будто примирившийся даже с несчастной своей судьбой, смотрящий на следователя кроткими, терпеливыми глазами. Васильев тоже держал себя спокойно и обыкновенно. Горбачев не должен был предвидеть, что сегодняшний допрос чем-нибудь отличается от предыдущего. Он за это время, видимо, успокоился. Много за самогон не дадут. Что же касается убийства, то, видимо, Горбачев твердо решил: либо следствие вообще замнет это дело, либо если даже и передаст в суд, так суд оправдает его за недоказанностью.
У Васильева был вид усталый. Он и в самом деле устал. Поезд из Луги пришел в первом часу ночи, в шесть утра он был уже на работе — продумывал предстоящий допрос.
Допрос Васильев начал так, как мог бы начать разговор со случайно встретившимся знакомим. Он спросил Горбачева, носят ли ему передачи. С кем Горбачев сидит в камере? Не позволяет ли себе начальство нарушения прав заключенного?