— Успокойтесь, сеньор. Моя неаккуратность, не завел вовремя свой будильник…
— Когда Акилино умер, часы остановились. Почему? В этом что-то есть… Налейте мне еще вина… О чем я говорил? Да, предсмертные взрывы в мозгу. Факелы протуберанцев. Пламя от последней вспышки обжигает и чужой мозг. Разумеется, не всякий. Только тот, кто настроен в унисон с мозгом бедняги. Если они думают об одном и том же, между ними протягивается незримая связь, хрупкая, как нить из пепла. Она держится мгновение и рассыпается в прах. Этого мгновения достаточно, чтобы передать самое важное. Я поймал последнюю мысль Акилино и воспользовался ею. Потом получил патент на изобретение, сделанное мертвецом, и присвоил его себе. Груду золота за патент никто не дал, но кое-что я выручил. Вот так я обокрал покойника. Нравится?
— Запутанная история. Еще вина?
— Наливайте… Потом я подумал: не может быть, чтобы последняя отчаянная вспышка сознания не оставила следа в самом умирающем мозгу.
— Неужели мысли застревают в мертвой голове?
— Мозг живет и после смерти. Недолго. Несколько минут. Он угасает, как керосиновая лампа, в которой кончился керосин. Когда у меня появились деньги, я купил небольшую лабораторию. Даже нанял двух специалистов. Мы сумели сделать аппарат, который вылавливал в умирающем мозгу шорохи жизни. Биохимический усилитель. Чудовищно чуткий прибор. Отзывался на самые тонкие химические реакции, сопровождающие каждую мысль, анализировал ионные потоки в нервных клетках и тому подобное. Кое-что нам удавалось подслушать через сутки после смерти. А какие шквалы бушевали в мозгу в момент агонии!
— Откуда же вы брали покойников? Или?.. Нет, не может быть! Вы убивали? Вы убийца, а я вас прячу, защищаю. Идиот! Сколько вы убили ради своих гнусных опытов?
— Ни одного. Мы заключили контракт с Национальным биологическим музеем. В мое распоряжение поступали сотни разных животных, от полевой мыши до обезьянки уистити.
— Лжете! Для таких опытов животные не годятся. Это даже я понимаю. Что могли вы отыскать в мышиных или собачьих мозгах? Вам нужны были люди. Самые умные люди для самых ужасных опытов, будь я проклят…
— Не горячитесь. Неужели теперь нужно успокаивать вас?
Поймите: я не болтаю, — я исповедуюсь в ожидании последнего часа. Врать бесполезно и унизительно. Каюсь, мы не жалели животных. Обливали их крутым кипятком, забивали железными прутьями до смерти, оглушали током. Необходимо было добиться, чтоб в их сознании оставались яркие впечатления…
— Ничего себе — впечатления от железных прутьев! Изверги!
— Мы говорили более мягко — острый опыт.
— Представляю себе, как они орали…
— Ни звука. Особая операция горла. Лаборатория — царство тишины, шум раздражает… Кто-то крадется!..
— Моя соседка. Мы зовем ее Ночничок. Она всегда уходит на работу, когда темнеет. Извините,
— Она не могла подслушать?
— У нее свои заботы, сеньор.
— Два года мы исследовали, что творится з головах четвероногих. Настал день, когда электронный скальпель должен был коснуться разумного мозга.
— Вот видите!
— Замолчите! Я был тогда в каком-то исступлении, исследовательская горячка трясла меня, я готов был принести в жертву собственную голову. Но нам было нужно много голов…
— О дева Мария, и вы так спокойно толкуете об этом! Откуда же вы их взяли, эти головы? Поступили сторожем в морг?
— В морг привозят слишком поздно. А мы хотели исповедовать мертвый мозг сразу после предсмертной исповеди его еще живого владельца. Мы должны были идти по путям за исповедующим священником. Так и сделали…
— Церковь не простит вас.
— Она поддержала нас. Один из специалистов, работающих в моей лаборатории, оказался активным деятелем «Паке Романа»— союза католиков-интеллигентов. Мы сошлись на том, что «Паке Романа» получит сорок процентов возможной прибыли. Они исповедуют душу, мы — тело.
— Разве мысли можно продать?
— Они ценнее золота. Разумеется, не все. Нас интересовали люди одержимые, посвятившие всю жизнь решению какой-либо проблемы. Главным образом это были изобретатели. Мы составили обширную картотеку и подстерегали их последние дни. И даже чаще, чем мы думали, этих одержимых в последний момент озаряла гениальная догадка. Наш аппарат улавливал сверхъестественно яркую вспышку сознания и расшифровывал ее. Охота за идеями оказалась удачной. Теперь они охотятся за мной.
— Вы их обманули? Утаили прибыль?
— Утаил свои мысли. У меня тоже есть своя главная идея. Сокровенная и могущественная. Она нужна им. Они поклялись добыть ее любой ценой. Я знаю, как все произойдет. Меня убьют выстрелом в сердце. У них отличные снайперы. Потом в комнату ворвутся двое или трое. Они будут очень спешить. В руках у одного будет металлический колпак. Термоэлектрическим ножом они сожгут волосы у меня на голове — так быстрее, чем брить. Намажут голову вонючей электропроводящей пастой и наденут колпак. За это время другой подготовит записывающую аппаратуру.
— Так не будет. Мы сейчас же отправимся к окружному прокурору, он спрячет вас.
— Спрячет? Предоставит убежище в тюремной камере? Тогда меня убьет не снайпер, а каторжник, которому пообещают за эту крохотную услугу шикарный побег. А тот, с колпаком, примчится в камеру под видом тюремного врача.
— Мне жаль вас. Вы попались в собственную западню. У вас есть деньги?
— Девять тысяч эскудо. Ровно столько, сколько стоят похороны на кладбище Алто де Сан-Жоан.
— Долой похороны! Слушайте внимательно. У меня есть друзья, студенты-медики. Мы поедем в Центральную больницу, в отделение для бедняков. Там вас зарегистрируют, знакомые студенты — они всегда дежурят по ночам, собачья вахта не для настоящих врачей — найдут у вас смертельную болезнь и отправят в госпиталь святой Евлалии. Но до святой Евлалии доедет только регистрационная карточка. За пару тысяч эскудо тамошний регистратор переложит карточку в ящик умерших и выдаст мне свидетельство о вашей смерти. С таким свидетельством я смогу официально оповестить кого угодно о вашей скоропостижной кончине. Словом, вам проштемпелюют билет на тот свет, но вы отстанете от поезда. Ловко?
— А дальше?
— Начнете жить заново под другим именем. Соглашайтесь, сеньор. Мы уже однажды проделали такой трюк с одним моряком, удравшим с военного корабля. Теперь он обзавелся новыми документами, плавает под чужим флагом — и счастлив.
— Новые документы? Бумажки! А кто даст мне новую жизнь? Все кошмары последних лет останутся внутри меня. Старые язвы в новых лохмотьях — вот что вы мне обещаете… Я совсем пьян…
— А я спускаюсь вниз, чтобы позвонить из кафе в Центральную больницу.
IV
В отделении для бедняков процедура осмотра похожа на ленивую игру со строгими правилами. Два-три вопроса, ответы на которые почти не слушают, и кивок в сторону санитара, Тот записывает фамилию, сердится на нерасторопность больного и выдает ему штаны с кургузой курточкой без пуговиц. Сегодня большинство больных направляют в госпиталь святой Евлалии. Туда они должны прибыть уже в больничной униформе, и поэтому всех купают здесь в грязноватых ваннах. А на дворе их ждет маленький облупленный автобус. Впрочем, кто желает, может добираться самостоятельно…