Товарищи тяжело вздохнули, но согласились, что помочь Васильеву даже против его воли необходимо.
Вечером Калиберда попросил у знакомого оперативника комплект отмычек, сказав, что хочет усвоить технику дела. Вернуть отмычки он не успел, а вечером, придя домой, обнаружил, что замок на входной двери собственной его квартиры открывается плохо и целый вечер возился с замком. Замок не стал работать лучше, зато Калиберда научился обращаться с отмычками, как квалифицированный грабитель.
На следующее утро все трое стояли на тротуаре напротив подворотни дома, где жил Горбачев, и оживленно болтали.
Каждому прохожему было ясно, что встретились на улице три старых товарища, давно не виделись, у каждого полно новостей, стоят и болтают.
Судьба любит шутить шутки. Вчера Горбачев вышел из дому в девять часов утра. Сегодня было уже половина одиннадцатого, а он все не появлялся. Сколько же можно стоять на улице без всякого дела! Окна квартиры Горбачева выходили, как вчера сказал Васильев, во двор, значит, сейчас он не мог видеть оживленно разговаривающих друзей. Но, может быть, управдом, испугавшись, что кто-то расспрашивает про непрописанного жильца, сказал ему, чтобы он выметался, если не хочет иметь неприятностей. Тот и насторожился.
— Если до одиннадцати не выйдет, — сказал Петушков, улыбаясь для прохожих, — то кто-нибудь из нас постучит к нему и спросит Дмитриева. Горбачев ведь один в квартире. Открыть может только он.
Все трое посмотрели на часы. У всех троих часы показывали без пяти одиннадцать. Вот уже без трех. Без двух. Без одной.
Ровно в одиннадцать из подворотни вышел Горбачев.
Тайный обыск
Все три практиканта узнали его сразу. Больно характерный был у него вид. Семкин весело пожал руки друзьям и пошел по другой стороне улицы, незаметно поглядывая на Горбачева. Двое остальных перешли улицу и тоже простились. Петушков остался стоять на тротуаре, поглядывая на часы, как будто ждал человека на заранее условленное свидание. Калиберда вошел в дом и поднялся на четвертый этаж.
Дойдя до двери квартиры, он наклонился к замочной скважине и втянул носом воздух. Как будто тянуло закваской, но, может быть, это он сам себя убедил, вот и чудится.
Сверху послышались шаги, Кто-то спускался по лестнице. Калиберда выпрямился и стоял с таким видом, будто только что постучал и ждет, пока ему откроют. Спускался пожилой человек, он внимательно оглядел Калиберду, но, не найдя ничего подозрительного, спокойно пошел дальше. Калиберда вынул из кармана отмычки и, уверенно действуя ими, быстро открыл дверь. Он вошел в квартиру. Здесь запах закваски был очень силен. Сомнений не было. Самогон гнали здесь же. Калиберда заложил ручку двери стоявшей в углу палкой и осторожно, стараясь ничего не коснуться и не сдвинуть с места, прошел в комнату. Здесь было жарко и душно. Окна закрыты наглухо. Никелированная кровать застлана газетами, чтобы не пылилась. Зеркало на туалетном столике, какие-то флакончики и коробочки — все было покрыто пылью. Очевидно, это была спальне супругов Дмитриевых, пустовавшая со дня их отъезда. Во второй комнате, где стоял обеденный стол и диван с высокой спинкой, тоже все было покрыто пылью.
Калиберда внимательно посмотрел на пол. Ему вдруг пришло в голову, что он может на пыли оставить следы. Но слой пыли был недостаточно густ, следов не было видно. Аккуратно закрыв дверь, Калиберда перешел в третью комнату. Здесь уже запах закваски прямо ударял в нос. Конечно, здесь и жил Горбачев. У стены стояли две большие дубовые бочки с закваской. Сомневаться не приходилось. Но все-таки Калиберда сунул палец в бочку и облизал его. Закваска была хорошая. Видно, Горбачев гнал самогон не из какой-нибудь дряни, а из самого чистого сахара.
Из мебели в комнате была только узкая железная кровать, покрытая солдатским одеялом, и деревянная табуретка. Окна здесь были закрыты для того, наверное, чтобы запах не выходил наружу, Здесь было много мух, и жужжали они весело и торжествующе. Напились, видно, закваски и веселились теперь пьяные.
Калиберда прошел на кухню и увидел дощатый стол и еще две дубовые бочки, тоже с закваской. А на плите, ничем не прикрытый, высился, сверкающий медью, змеевик. Калиберде довелось уже несколько раз накрывать с поличным самогонщиков, и технику производства он знал хорошо. Он отметил про себя, что дело у Горбачева поставлено солидно, такой змеевик недешево стоит сделать.
С самогоном все было ясно, но не для этого же только забирался тайком Калиберда в чужую квартиру. В углу были сложены дрова, а рядом лежала куча бумаги. Здесь были и целые газеты и клочки газет. Калиберда наклонился. Да, на многих газетах и на клочках можно было разобрать надписи: «Чиков» и «Дмитриев». Подозрение Васильева, бесспорно, подтверждается, и все-таки это еще не доказательства. Горбачев может все начисто отрицать. Ну, самогон гнал — тут уж не отопрешься. А в убийстве не виноват. Может, случайно в домоуправлении кто-нибудь взял газету, может быть, и нарочно подсунул обрывки с фамилиями, чтобы навести подозрение на невинного.
Вот если бы удалось найти обрывок, который точно бы подходил к обрывку, найденному в корзине с трупом, тут бы Горбачев завертелся. Ведь был же обрывок с тремя буквами — «Дми». Вот если бы попался обрывок, на котором было бы написано «триев».
Но стоит ли ворошить эти газеты! Вдруг Горбачев заметит, что тут кто-то возился! Потом, если деже Калиберда найдет обрывок, на котором написано «триев», какая это улика, если обыск без протокола, без понятых. И все-таки очень хотелось порыться в этой куче. Калиберда раздумывал, когда в дверь отчетливо постучали четыре раза. Юноша вздрогнул. Его предупреждали, что Горбачев возвращается. Быстро, на цыпочках, он выбежал в переднюю, оставив дверь в кухне полузакрытою, точно так, как было раньше, эти подробности он тщательно запомнил. Вынув из ручки двери палку, он поставил ее на место в угол, так, как она стояла. Товарищ встретил его на лестничной площадке. «Скорее!» — прошептал он. Калиберда вынул отмычки из кармана и быстро запер дверь. Внизу на лестнице уже слышались шаги Горбачева. Он поднимался, к счастью, медленно. На площадке третьего этажа ему встретились два молодых человека. Они оживленно разговаривали о рыбной ловле. Горбачев пропустил их мимо себя, и никаких подозрений они у него не вызвали.
И вот три товарища, три соучастника по самовольному обыску, сидят в кабинете Васильева и докладывают. Сначала часть «законная»: Горбачев опять носил продавать самогон, на обратном пути остановился у пивного ларька выпить пива. Потом вернулся домой и больше из дому не выходил.
— Ребята, — говорит Васильев, — последите еще и завтра. Все-таки могли ему привезти два-три бидона, он их и продает. Войдем в квартиру, а там все чистенько и никаких аппаратов. Нам ошибаться нельзя. Представьте себе, сделаем обыск и ничего не найдем. Он поймет, что его подозревают, и удерет, да так, что его м не сыщешь.
— Делайте обыск, — говорит Калиберда, глядя в сторону. — Не ошибетесь. Насчет убийства я, правду говоря, не знаю, а самогон гонит. И аппарат есть, и в бочках полным-полно.
Васильев обвел глазами трех практикантов, сидевших с нейтральными, ничего не выражавшими лицами, и все понял.
— В квартиру проникли! — спросил он тихим от ярости голосом.
Сыщики молчали.
Дальше было все, что обычно бывает в таких случаях.
Васильев кричал, стучал кулаками, грозил, что сейчас же доложит начальству и преступников выгонят из угрозыска; ребята каялись, просили простить и не сообщать начальству, потом Васильев остыл, и стало ему практикантов жалко. Он понимал, что злого умысла у них не было, что заставило их пойти на этот, в сущности, безобразный поступок усердие в неудачном сочетании с юношеским легкомыслием.