Она рассмеялась счастливым смехом, потом тряхнула головой.
— Ты ревнуешь меня? Но его же нет. Он только был. Был и давно исчез вместе со своим веком, этот санкт-петербургский вельможа.
Я молчал. Ее, видно, раздражало мое молчание.
— Нет, ответь. Ты ревнуешь?
Я действительно ревновал. Хотя это было дико, я ревновал ее к тому, кого сейчас нет, но кто существовал когда-то, к санкт-петербургскому вельможе.
В те дни я был не в ладу с логикой, со своим собственным здравым смыслом. Чтобы примирить себя с самим собой, я придумал следующее объяснение. Клара родом из России, внучка эмигрантов. Это всем известно. Ее предки — обрусевшие немцы жили в России еще при Петре. Семейные воспоминания, которыми воспользовался этот сомнительный специалист, этот сумасшедший математик, для того, чтобы внушить ей все, что ему хотелось.
Моей гипотезе нельзя было отказать в логичности. Но мне не стало от этого легче. Ведь от Клары пахло табачным дымом и варварским запахом позапрошлого века.
— Дик, — повторяла она, словно дразня меня, — я должна вернуться туда, к санкт-петербургскому вельможе. Он ждет меня, Дик. Я обещала.
Ее слова были сильнее доводов моего рассудка. Но я был упрям, я повторял:
— Его нет. Он был. А мы есть. Мы есть с тобой, Клара. А он только воспоминание твоей прапрапрабабушки, каким-то непонятным образом разбуженное в тебе этим сумасшедшим нейрофизиологом. Мы есть, Клара, и мы будем. А его нет, хоть он и был вельможей. Его нет, пойми!
7
Он был, был давно, и его нет. А я есть! А я есть! Я есть. И я буду!
Я повторял эти жалкие слова, но чувство было сильнее меня, и я ревновал свою жену к русскому вельможе, жившему в самом начале позапрошлого века.
Она играючи проходила сквозь время, словно здесь рядом с ванной комнатой была еще одна дверь, дверь в прошлое.
Это было где-то почти за дверью и невообразимо далеко, в ушедшем навсегда столетии.
— Я и там и здесь, — говорила она, — и все благодаря великому открытию друга моего детства. Он открыл, Дик, эту самую невозможную из всех возможностей соединить «был» и «есть», прошлое с настоящим, перебросив между ними мост. Это непрочный мостик, Дик, и он висит над пропастью. И каждый раз я вся дрожу, когда чувствую под ногами его зыбкую непрочность. Но я не могу удержаться, это сильнее меня.
— Любовь к этому вельможе? — перебил я.
— Нет. Не это… А желание быть и тут и там. Я в прошлом и в настоящем. Я привыкла, Дик, к этому. Мне тесно в одном времени. Мне нужен простор. Он называет это властью над временем.
— Кто? Санкт-петербургский вельможа?
— Да нет. Друг моего детства, Мефистофель.
— Мистер Мефисто?
— Никакой не Мефисто, а самый настоящий Мефистофель. Он хочет дать людям власть над временем. И дать ее бесплатно, взамен не отбирая ничего. Добрый Мефистофель. Не правда ли?
— Мне кажется, что он обманщик, как все маги и фокусники: ведь он же не на самом деле возвращает прошлое, а, вероятно, действует на родовую память, заставляет человека читать то, что записано в молекулах жизнью поколений.
8
Я включил телевизор для того, чтобы рассеяться, хотя заранее знал, что историческая мелодрама, написанная каким-то Лео Уолди, не вызовет во мне ничего, кроме душного приступа острой скуки.
Экран окутало дымкой. Прозвучала тихая мелодия, словно кто-то настраивал струны. А затем на экране я увидел свою Клару с тем самым санкт-петербургским вельможей, о котором она мне рассказывала. Да, передо мной на экране была моя жена Клара, но рядом с ней и вокруг нее был другой, давно минувший век.
Я подумал почти вслух: все это проще простого. Клара в тайне от меня стала артисткой и играет в этой исторической мелодраме.
Это было сказано мной, чтобы остаться в добром согласии со здравым смыслом. Через несколько минут ужас объял меня. Экран телевизора оказался окном в прошлое. Кто-то таинственный и загадочный дал заглянуть мне сквозь время и увидеть мою жену, мило хозяйничавшую в деревянном дворце санкт-петербургского вельможи на набережной Невы.
Самое удивительное, что и она видела меня оттуда, словно перед ней тоже был телевизионный экран, маленькое и узкое оконце, но сквозь которое был виден будущий мир.
Я чувствовал себя как во сне, и мне хотелось скорее проснуться.
Я слышал ил разговор.
— Кто это? — спросил вельможа Клару, показывая на меня пальцем.
— Мой муж Дик Вайс. Знаменитый художник.
— Он здесь где-то близко?
— Нет, он в будущем веке.
До меня донесся веселый Кларин смех…. Я встал с кресла и выключил телевизор. Экран потемнел, окно в прошлое заволоклось туманом. Спустя минут десять, когда я снова включил ту же программу, уже пела певица веселую и пошловатую песенку, песенку обыденную, как сама жизнь.
Потом два длинноногих боксера — негр и англичанин, покачиваясь, убеждали друг друга ударами кулака, всякий раз наталкиваясь на реальность, тупую как стена, и начиная снова. Передо мной была обычная телевизионная программа, помогавшая людям уничтожать самое ценное, чем они располагают, — время.
Я смотрел на экран, чтобы сократить расстояние, отделявшее меня от моей жены Клары.
9
Клара, стоя ко мне спиной, собирала свои вещи и складывала в чемодан.
Я молчал, ждал, когда она сама объяснит свои действия. И она объяснила.
— Дик, — сказала она, — мне надоело переходить из века в век. В конце концов это не две комнаты, которые находятся рядом. Каждый раз, когда я иду туда или возвращаюсь, я чувствую, что земля под моими ногами превращается в ничто. Мне нужно на что-то опереться, Дик. И в том веке и с тем человеком мне легче, Дик, чем с тобой и с твоими вечно куда-то спешащими современниками.
Она помолчала и посмотрела на меня. Она угадала мои мысли.
— Едва ли мне удастся вернуться, Дик, вернуться к тебе. Ты можешь за меня быть спокоен. Меня тянет жизнь, в тысячу раз более реальная, чем та, которую я вела, живя с тобой. У вас у всех превратное представление о прошлом. Вы буквоеды и слишком поверхностно понимаете это слово. Прошлое — это то, что прошло. Не правда ли? Ах, как вы ошибаетесь! Когда я смотрела на тебя оттуда, у меня было такое чувство, что ты уже был, был и кончился.
— Тогда ведь не было телевизоров, — пробормотал я.
— Это ты меня видел на экране телевизора. А я тебя видела в окно. В деревянном дворце санкт-петербургского вельможи много окон. Но все окна обыкновенные, кроме одного. Из этого окна я буду смотреть на тебя, когда тоска напомнит мне о том, что ты был.
— Я не только был, я есть! — крикнул я.
— Ты был. Тебя нет. Ты только кажешься. Все вы только кажетесь с вашими телевизорами, универмагами и коллекциями абстрактной живописи. Вы абстракции, Дик. А мой вельможа, помощник великого Петра, мой строитель Санкт-Петербурга, не абстракция. Поверь, Дик. Вот потому я и ухожу к нему. До свидания, Вайс. Вернее, прощай. А если захочешь увидеть меня, включай телевизор ровно в тот час, который подскажет тебе не программа, а твое собственное чувство. Если ты только очень захочешь увидеть меня. Нет ничего сильнее простого, искреннего человеческого чувства.
Через полчаса она исчезла. Ведь я уже говорил, что она играючи проходила сквозь время.
Она вернулась через месяц. Раньше она так долго не задерживалась в позапрошлом веке. Ведь у нее был такой непоседливый характер, и ей вечно хотелось быть одновременно и там и тут. Но в этот раз она вернулась молчаливая и чем-то разочарованная. Видно, ей наскучил даже восемнадцатый век.
— Мальчик, — сказала она мне, — мой милый мальчик. Нежность и презрение играли на ее усталом и осунувшемся лице. Но ведь это была она, моя жена Клара — клубок живых и неразрешимых противоречий. Нет, ее не подменили там, в Санкт-Петербурге, в ней осталось все прежним, прежним до последней ниточки на ее платье.