ИСКАТЕЛЬ № 5 1966
Виктор Смирнов
СЕТИ НА ЛОВЦА
Рассказ
«Я ловко сети, Озрик, расставлял и угодил в них за свое коварство».
В то воскресное утро, когда я, по-соседски коротко постучав в фанерную дверь, вошел к Павлу Чернову, старший лейтенант милиции лежал на раскладушке с увесистым академическим томом Шекспира в руках.
— Привет, старый, — сказал он, не отрывая глаз от книги. — Вот наслаждаюсь, понимаешь ли, покоем, хотя мне, как детективу, положено денно и нощно гоняться за преступником. Ты никогда не писал детективных рассказов?
— Не писал.
— Жаль. У Шекспира нашел бы эпиграф для любого случая.
Я огляделся и, так как единственный стул был превращен в вешалку, уселся на стопу подписного Мельникова-Печерского. Говорили, что молодой следователь отличается профессиональной пунктуальностью и пристрастием к порядку, но, очевидно, эта черта характера исчерпывала себя в служебные часы. Дистрофичная желто-зеленая комнатенка, семь на два, была завалена книгами, которые декорировали пустоту, вызванную отсутствием мебели. Студенческие привычки дали буйную поросль в этих благоприятных условиях, где не властвовало, как в общежитии, комендантское око, а скромная милицейская зарплата поддерживала пренебрежительное отношение к житейским благам. На полу валялись бумажки, исписанные формулами, — это Чернов, не в силах отказаться от былой привязанности, факультативно изучал высшую математику; еще три года назад Павлу прочили блестящую научную карьеру, способности его к абстрактному мышлению были несомненны, но, поди ж ты, Эварист Галуа надел милицейский китель. Впрочем, китель — это для красного словца, обычно Павел носил импортный вискозный пиджачок.
Да, странные лейтенанты стали появляться в учреждениях, призванных блюсти общественный порядок, — чудаковатые, отмеченные неистребимой печатью индивидуальности, которую меньше всего ожидаешь увидеть в лике служащих строго официальных учреждений. Знамение времени, что ли… Впоследствии я уже не удивлялся, если в коридоре милицейского управления, в царстве людей действия, встречал задумчивых лобастых мальчиков, которые по своему облику и поведению больше подходили бы, скажем, научно-исследовательскому институту: очевидно, наука и исследование в соответствии с какими-то объективными законами вторгались в область, где ранее прерогативой обладало действие, отсюда и овеянный уже литературной славой тип юного и дерзкого гения, стремящегося познать и сокрушить старые истины для возведения новых.
— Если тебе все же придет в голову написать детективный рассказ, — продолжал Павел, — обязательно перечитай Шекспира.
— «Откупори шампанского бутылку или перечти «Женитьбу Фигаро», — в тон следователю ответил я.
Мне не хотелось завязывать серьезный разговор: всю неделю я безвылазно провел в редакции и жаждал реки, воздуха, легкомысленной воскресной болтовни.
— Нет, в самом деле, — сказал Павел, рассматривая гравюру, изображающую Полония, — вот пройдоха, который, несомненно, заслуживал быть занесенным в полицейскую картотеку, если бы такая существовала тогда в Дании. Шекспир великий мастер по части криминалистических загадок.
— Сообщи об этом на кафедру западной литературы. «Новое об английском драматурге. Шекспир и угрозыск».
— Кретин! Представь себя на месте следователя, который застает картину, описанную в финале «Гамлета». Разберись в этом хитросплетении смертей, где причинная зависимость запутана. Кто виновник, ну?
— Король, — бодро ответил я. — Мы, диалектики, все знаем априори. Далек он был от народа. На рыбалку поедешь?
Мне хотелось отвлечь приятеля от его вечной углубленности в профессиональные проблемы, которые он умел извлекать отовсюду с настойчивостью неофита. Так начинающий медик ищет в своих знакомых симптомы изучаемой болезни.
— Не поеду, — сказал Павел. — Жду звонка…
— Вот ты говоришь о детективе. Но о чем именно писать? Взял бы меня на расследование… — Говоря это, я и не предполагал, что в самом деле буду писать рассказы, главным героем которых станет следователь Павел Чернов. — Или вы все там такие секретные?
— Да нет. Отчего же не взять… Только нужно разрешение начальства, сам понимаешь.
— Попробуем. Да и ты скажи словечко. Комолов разрешит тебе.
— Может быть, и съездим вместе.
— Но только чтобы интересное дело, — сказал я и тут же устыдился своих слов, потому что Павел нахмурился и с треском захлопнул книгу.
— Ты говоришь как институтка. «Интересное дело» — а для кого? Да весь смысл нашей работы состоит в том, чтобы «интересных дел» не было. Нас больше радует, когда тревоги ограничиваются пустяком. Короче говоря, мы в основном занимаемся профилактикой.
— Ну, а если…
— Бывают и «если».
Спустя два месяца благодаря этому разговору я стал свидетелем — и даже участником — самого короткого расследования, которое когда-либо проводил Павел Чернов, а на долю этого парня выпало немало, потому что вскоре ему стали поручать самые запутанные дела. Впрочем, детективные истории следует рассказывать строго по порядку…
Звонок, которого я ждал так долго, раздался в самое неподходящее время — существует же закон «падающего маслом вниз бутерброда»! Я сидел в опустевшей редакции и, грызя ручку, обдумывал статью, посвященную силосованию соломы. Статью надлежало сдать через час, поэтому я ответил на звонок немым ругательством, широко распространенным в административных кругах: приподнял и тут же опустил трубку. Но звонок прозвучал снова.
— Алло, пресса! — сказал Павел, узнав мой голос. — Вежливый человек не бросает трубку. Если хочешь, поехали с нами. Выходи к подъезду редакции через пять минут. Ждать не будем.
По решительному тону я понял, что Павел «на стреме» и даже взволнован. К счастью, в редакции еще оставались ребята из сельхозотдела, проводившие шахматный блицтурнир, и мне удалось обменять статью о соломе на субботнее дежурство по номеру.
Через пять минут я ввалился в милицейский, забрызганный грязью «газик», чьи-то руки втянули меня в кузов, и мы понеслись, падая друг на друга при резких поворотах и чертыхаясь. В кузове, кроме Павла, который, судя по всему, был назначен старшим в оперативной группе, были еще доктор — его выдавал классический саквояж, немолодой усатый лейтенант с худым лицом аскета, которого называли «товарищем Сковороденко», двое сержантов и технический эксперт с фибровым чемоданчиком.
Оперативники переговаривались вполголоса; сержант, прикрыв ладонью трубку радиотелефона, требовал от какого-то «центрального», чтобы тот незамедлительно сообщил следователю прокуратуры адрес: «Двадцать третий километр, дача номер девять в Казенном лесу». Никто не обращал на меня решительно никакого внимания. Впрочем, человек моего роста и не может рассчитывать на уважительное отношение при первом знакомстве.
Сквозь маленькие, забрызганные грязью окна я увидел одинокий дом с крестообразной антенной, за антенной висело розовое закатное солнце. Мы выехали за город по Кунтукскому тракту, замелькали стволы лиственниц.
Воображение рисовало картины преступления, совершенного в пустом Казенном лесу, одна мрачней другой. Наконец я спросил у Павла:
— Что, собственно, случилось?
— На даче найден человек… Мертвый. Он взломал замок, забрался в дом, и что-то там произошло с ним. Непонятно.
«Сейчас я увижу это, — подумал я не без испуга. — «…взломал замок…» Хозяин дачи мог увидеть его, схватить охотничье ружье и… и, выстрелив, убежать сломя голову в страхе перед содеянным».
— А где владелец дачи? — спросил я.