Провозились до самого обеда. За делом все посторонние мысли вылетели. Вроде и не было никакой книжки за старым сиденьем. Не находил. Может, и вовсе забылось бы, если б не еще случай в тот же день. Случаи всегда косяком ходят.
В обед Сурин задержался в конторе, а когда выскочил, во дворе разворачивался чужой «газик». По номеру видно — не ашхабадский. Развернулся наполовину и встал поперек, как его заклинило. Вылез шофер, крупный парень в очках-«консервах», рванул капот, присвистнул:
— Все, Владимир Аркадьич! В аккурат хватило… С пассажирской стороны щелкнула дверца и выпустила мужчину чуть младше Сурина, в шляпе, в ковбойке с засученными рукавами, шофер не шофер, начальник не начальник. Мужчина глянул и понимающе тряхнул головой:
— Три часа возни обеспечено. Пока заседаю, как раз управишься.
Не спеша обвел глазами кругом, увидел слесаря Балаева, мальчишку, который на всякое происшествие тут как тут, спросил:
— От вас каким автобусом к центру? Где остановка?
— А чего надо? — взъерошился слесарь Балаев, чувствуя себя очень ответственным. — Чужих не обслуживаем.
— Свои, — усмехнулся мужчина, — советские…
— Из Небит-Дага, с Нефтяного объединения, — дружелюбно объяснил парень в «консервах». — «Лягушку» найдется сменить?
Поломка несложная, и со всяким может случиться. Пробило диафрагму насоса, который толкает горючее из бензобака в карбюратор. Этот насос и называют «лягушкой». Запасной «лягушки» у шоферов, как правило, нет: одно спасенье — добраться до ближайшего гаража.
— Едва-едва «на бутылочке» дотянули…
— Надо подумать, — надулся важностью слесарь Балаев, но тут Сурин шагнул из тени на свет, и слесарь сразу стушевался:
— Вон как механик…
— Ступай в цех, — строго сказал ему Сурин и кивнул шоферу в «консервах». — Пошли, получишь «лягушку».
Пока ходили, спросил, между прочим:
— Кого везешь?
— Владимир Аркадьича, — с удовольствием отчеканил парень. — Железный мужик, главный инженер объединения. Он вообще-то лучше меня водит, но раз на совещание…
— Понятно, — хмуро прервал Сурин, потому что не любил длинных излияний. Нефтяной главинж ему понравился, этого достаточно.
Когда вернулись к «газику», Владимир Аркадьевич по-походному на ступеньках застегивал толстый портфель. Улыбнулся Сурину:
— Бумажные души. Что поделаешь?
— Верное дело, зато без прокола, — любимой поговоркой поддержал разговор Сурин. Потом объяснил, чем добираться до центра. Свои машины часто идут, а сейчас нет, как на грех.
— Автобусом лучше, в коллективе, — засмеялся главинж и вдруг хлопнул себя по тугому портфелю, как по лбу. — Чуть не забыл!
Снова сунулся в «газик». Вылез с книжкой. Сурин механически глянул и едва удержался, чтобы не протереть глаза. Владимир Аркадьевич держал «Следы на песке». Такую же, как в той машине. Только без пятен. Прикидывал, влезет ли в портфель сверх всего.
— Читаете? — сказал Сурин, вдруг охрипнув.
— Стоящая, между прочим, штука. Рекомендую, — не сразу отозвался главинж. И добавил, поколебавшись: — Я когда-то, в молодости, автора знал. Встречались в Ленинграде…
— Михаила Лоскутова? — уточнил Сурин.
— Да, — удивился Владимир Аркадьевич. — А вы откуда…
— Тоже читал, — усмехнулся Сурин. — Давно. Еще до войны. В тридцать третьем году был тут у нас автопробег…
— Каракумский? Помню. И вы…
_ Нет, — уклонился Сурин, сам не зная почему. — Просто он об одном нашем шофере писал. Только фамилию перепутал немножко.
— Перепутал?
— Угу, — кивнул Сурин. И сказал как есть, благо, они не называли друг другу фамилий. — Шофер был, к примеру, Сурин, а в книжке вышло — Сурков.
— А остальное? — спросил главинж.
— Все как было. Только фамилия…
— Это он не перепутал, — сказал Владимир Аркадьевич. — Это писатели так часто делают. Как бы вам объяснить? Чтобы можно было в чем-то отступить от конкретного случая, свободно додумать, а тому человеку не было неприятно. Чуть изменил фамилию — и вроде он уже и не он. Это нарочно.
— Может быть, — сказал Сурин, почувствовав непонятное облегчение. Когда-то его даже расстроило, что вот столько ночей провел с человеком у костра, а человек и фамилии не запомнил. Хотя, с другой стороны, книжку-то правильно прислал, по адресу. — Пожалуй, что так…
— Наверняка, — сказал главинж.
На этом они и расстались, потому что один опаздывал на совещание, а другого ждали дела. На обед Сурин уже не успел, пропустил обед, жена будет волноваться. Только перехватил бутерброд в буфете, как в молодые годы, на ходу. Еще две минуты книжку полистал.
Перед концом смены Сурин зашел к главному механику. Главный пошелестел нарядами, поднял голову.
— Два дня за свой счет можно? — спросил Сурин. Механик вздохнул:
— А что?
— Личное, — уклонился Сурин, — долго объяснять.
Главный механик сразу переметнулся в собственное личное — у самого жена вторую неделю болеет, за детишками смотри, в магазин успей, по дому всего полно…
— Только не больше, Никифорыч! Больше не могу, — вздохнул главный.
— Мне хватит, — сказал. Сурин,
…Около четырех утра, когда небо еще только чуть бледнело и город сонно сопел трубами, на окраине Ашхабада у обочины стоял человек в сером плаще, какой не жалко в любую дорогу, с фанерным, почти карманным чемоданчиком. Мимо пылили ЗИЛы и неусыпные «газики». Кое-кто сердобольно тормозил, но человек стоял равнодушно, словно его не касалась дорога. Только когда показалась машина мелиоративного треста, ЗИЛ-157, номер 67–90, вполсилы груженная щебенкой, он неторопливо поднял руку.
Шофер Шукат крикнул, сбавляя ход до самого малого:
— В пустыню, дядя! К Серному…
И уже хотел газануть, потому что попутчики в пустыню просто так у обочины не валяются. Кому охота трястись в духоте? Туда самолетом больше. Но человек ответил, не удивившись:
— Знаю. Подкинь…
— Куда тебе, дядя? — теперь удивился Шукат. — Я ведь до самого Серного не доеду, раньше сверну,
— И не надо, — сказал человек, хозяйственно устраиваясь в кабине. — Сбросишь на сорок первом километре за Ербентом.
— Это мне рядом. Можно, — согласился Шукат, соображая, что там — на сорок первом. Вышка? Или экспедиция стоит? Может, кошара? Через минуту он отчетливо вспомнил, что на сорок первом ни хрена нет, кроме песка. Только особо крутой бархан, на котором буксуют.
— Зачем туда? — настраиваясь на затяжную беседу, спросил Шукат. Он был разговорчивым парнем и в рейсах прямо-таки страдал от одиночества.
— Надо, — хмуро сказал человек, отрезая расспросы. Но прежде чем впечатлительный Шукат успел серьезно задуматься, с каких это фиников темная личность в сером плаще рвется к центру пустыни и не следует ли по этому поводу свернуть в Безмеине к милиции, человек улыбнулся почти виновато и пояснил:
— Не умею я рассказывать, парень. Ездил там когда-то. А сейчас механиком в автокомбинате, может, слыхал? Сурин фамилия…
— У вас мой кореш работает, — сразу успокоился Шукат. — Назаров.
— Есть такой, — усмехнулся Сурин. — Драчливый у тебя кореш. Через Безмеин, что ли? А прямо совсем не ездят?
— Как это — прямо? — не понял Шукат.
С самого первого километра они знали эту дорогу по-разному. Вернее — знали разные дороги. Во времена шофера Сурина сернозаводская трасса, вырвавшись из Ашхабада, круто уходила на север. С такыра на такыр, до самого Бахардока. Некоторые такыры раскисали зимой, и, обходя их, дорога на двадцать шестом километре резко виляла влево.
А на пятидесятом всегда разводили костер, самое костровое место — мелкий укрепленный песочек, заросли саксаула и цветов. Там ночевали джейраны, прятали маленьких за барханом. Сурин как-то ружье там посеял, на такыре — девять километров такырище. Шут его знает как вылетело из кабины. До сих пор жалко. Утром искали-искали…