— Ты что, с разговором каким?
— Да, — ответил Романов.
— Тогда пойдем.
По жиденьким доскам, проложенным через грязь, они зашагали к конторе. Ремизов шел впереди, басил:
— Не все, конечно, саботируют. Большинство стало на нашу сторону. Но есть и такие, как видишь…
Сзади, от причала, раздался хриплый отвальный гудок.
— Пошел, старый черт, — повернулся Ремизов. — Груз у него — хлеб…
В конторе никого не было. Ремизов сел к щербатому, изрезанному столу, отодвинул в сторону какие-то листы, пузырек с чернилами, сказал:
— Слушаю тебя, товарищ.
— Ты коммунист? — спросил следователь.
— Коммунист.
— Я по поводу «Атланта», — без обиняков начал Романов.
Красное, задубевшее под ветром и солнцем лицо Ремизова было хмуро, Слушая, он изредка поглаживал ладонью крышку стола, а когда следователь закончил, сказал:
— Да, братишка… Дело дрянь. Чувствую, и портового комитета вина здесь есть… Недоглядели за «Атлантом».
Он опять помолчал. Затем сказал:
— Сашку Шевчука я знал хорошо. Хлопец он наш. Может, не дюже грамотный, но нутро у него пролетарское. Жаль, погиб…
Широкой ладонью он провел по столу, словно смахивая крошки, но щербатые доски и так были чисты. Сказал еще раз:
— Жаль…
По тому, как это было сказано, Романов понял, что Ремизов, наверное, увидел сейчас лицо знакомого ему Шевчука и действительно пожалел, что не ходить тому больше по земле.
Широкая ладонь собралась в кулак.
— За здорово живешь Сашка бы голову под пулю не подставил. Видно, круто пришлось…
Он стукнул кулаком по столу.
— Гады, не дают они нам спокойно жить!.. Капитана «Атланта» я тоже знаю. Барин. Не раз с ним собачился. Захребетник. Нашего брата не пожалеет. И башковитый. Понимает: или они нас, или мы их… А вот что он задумал? Значит, на судне все брошено и никого?
— Да, — ответил Романов.
— Закавыка…
Они проговорили еще с полчаса. Порешили на том, что Ремизов сегодня же и завтра с утра соберет все сведения, какие удастся, о капитане «Атланта» и команде. Романов же попытается узнать, не обнаружили ли где-нибудь по Дону и на Азовщине баркас с «Атланта», на котором ушли команда и капитан после убийства Александра Шевчука, Когда они вышли из конторы, стемнело. Низкое осеннее небо, без звезд и просветов в облаках, придавило и Дон и землю.
— До завтра, товарищ, — сказал следователь.
— До завтра, — пробасил Ремизов, сжимая ладонь Романова, и вдруг, задержав ее, хрипло сказал: — Стой!
Ремизов смотрел мимо Романова куда-то вдаль. Следователь резко повернулся по направлению его взгляда.
Вдали, под фонарем, стоял человек.
— Помощник капитана «Атланта», — сказал Ремизов, приглушая голос, словно тот мог услышать.
Человек под фонарем, задержавшись на мгновение, шагнул в тень пакгаузов.
— Эй, друг, постой! — крикнул Ремизов.
Но человек заспешил куда-то в темноту.
— Уйдет! — выдохнул Ремизов, и они, не сговариваясь, вдвоем бросились к пакгаузам.
Они бежали по грязи, спотыкаясь на каких-то рытвинах, запинаясь о брошенные доски, мотки проволоки. Слышно было, как впереди чавкала земля под ногами бегущего человека.
— К грузовому двору идет, гад, там не найдешь, — на бегу прохрипел Ремизов, И сейчас же из темноты в лица им хлестнули выстрелы: один, затем второй, третий…
Следователь, падая, выхватил наган и выстрелил на звук раз и еще. Когда грохот выстрелов смолк, они услышали, как зашлепали по воде весла. Ремизов и Романов поднялись и бросились к берегу. С лодки прогремели два выстрела. Пули с визгом ударили в стену пакгауза.
— Все, — сказал Ремизов. — Теперь не догонишь, ушли. Лодка его ждала.
Уключины еще стучали вдалеке и, наконец, смолкли.
Ремизов повернулся к следователю и увидел, что тот прижимает рукой бок.
— Что, зацепил? — тревожно спросил он.
— Да, есть немного, — сказал Романов, чувствуя под пальцами, как все больше и больше промокает от крови гимнастерка. — Царапнуло.
Они вернулись в контору. На гимнастерке Романова расплылось темное пятно. Ремизов сказал:
— Беглец наш, видно, офицер, бьет ничего. Умеет…
Кровь не унималась. Ремизов с треском оторвал нижний край тельняшки.
— Жена будет ругаться. Скажет: «Где это тебя черти драли?»
Романов, стиснув зубы от пронзившей его боли, сказал:
— Тельняшка-то еще новая.
— Эх, ты! — засмеялся Ремизов. — Себя под пулю подставил — не пожалел, а тельняшку жаль стало. Давай поворачивайся, перевяжу.
* * *Уже совсем к ночи следователь пришел в Дончека. Все окна в здании светились. У подъезда строились красноармейцы, позвякивали удилами кони. По мостовой были разбросаны клочки сена.
«Видно, опять где-то банда объявилась», — подумал Романов, предъявляя пропуск часовому.
Переступая через ноги сидящих на лестнице усталых бойцов, только что вернувшихся с патрулирования, он поднялся на второй этаж и хотел пройти в свой кабинет, но его остановил дежурный:
— Романов, к начальнику.
Когда следователь вошел в кабинет Скорятина, тот слушал доклад командира эскадрона.
— Ладно, — прервал разговор Скорятин, — через полчаса выступаем.
И, повернувшись, спросил следователя:
— Ты что, Романов, ранен? Садись, Банда вот опять в Морозовской объявилась… Выступаем..
Отпустив командира эскадрона, Скорятин спросил:
— Серьезно ранен?
— Нет, — сказал Романов и рассказал о случившемся.
— Да… — протянул Скорятин. — За опыт каждый из нас платит шишками; на том уж, видно, и держится земля.
Но на разговоры времени у него уже не было. Он только спросил:
— Ты на квартире капитана «Атланта» был?
— Нет.
— То-то… А с этого, наверное, и надо было начинать… В дежурке сидит беспризорник. Ребята наши задержали. Поговори с ним… Я буду в Ростове через два дня. Все. Иди.
Следователь встал и пошел к дверям.
— Постой, Романов, — остановил его Скорятин.
Следователь повернулся. Начальник Дончека помолчал, затем сказал, подбирая слова:
— Ты конник и был в боях, но все же я хочу тебе сказать. Лоб под пули подставлять ты не имеешь права. Все мы — солдаты Революции и нужны ей… Запомни это…
Беспризорник оказался парнишкой лет двенадцати-тринадцати, с шустрыми темными глазами, резко выделявшимися на бледном, даже, казалось, голубоватом, давно не мытом лице. Одет он был в какую-то рвань, нисколько не гревшую его, так как, сидя в дежурке на высокой скамье, он зябко ежился, натягивая воротник драного пиджака на уши.
— Пойдем со мной, — позвал его Романов и повел на второй этаж.
В кабинете было теплее, чем в выстуженной дежурке, и, войдя, парнишка сказал:
— Гарное помещение… Теплынько здесь…
Но сел подальше от окна. Из форточки дуло.
Следователь достал банку с махоркой.
— Дай и мне, дядька, закурить, — сказал беспризорник.
Романов промолчал.
— Дашь или нет? — повторил беспризорник.
Следователь прикурил, сказал:
— Гуляешь ты, парнишка…
— А что, — сказал беспризорник, — другие дают. Так не дашь?
— Нет.
— Ладно…
И, вдруг потеплев, добавил:
— Батька бы мой, наверное, тоже не дал.
— По шее бы дал тебе батька, а не закурить.
— Это точно, — засмеялся беспризорник, но тут же поскучнел. — Да вот батьки только нет…
— Откуда ты? — спросил Романов.
— Из Кагальника, мабудь, знаешь?
— Знаю. А где родители?
— Матка умерла, батька с фронта не вернулся. Я и пошел гулять. Есть-то надо, — по-взрослому строго сказал пацан.
— Так… — протянул Романов… — А как тебя зовут?
— Антоном, а по-уличному — Подкова.
— Ну, уличную кличку мы забудем. Ты чаю хочешь?
И тут же следователь понял, что спросил напрасно. У пацана даже нос заострился, тень пошла по лицу.