— Вот тот, тот, — крикнул Антон, показывая Романову в толпу, — выхватил у меня портфель!
— От ворюги, — басил невозмутимый дядька, — у дитя тянуть!
Романов нырнул в людскую круговерть. Впереди, между возами, он успел увидеть человека, выхватившего портфель.
Антон остался где-то позади. Незнакомец, лавируя между горами мешков, тюков, чемоданов, то и дело заходя за телеги, быстро уходил к виадуку.
Поравнявшись с крайними возами, он задержался на мгновение и оглянулся. Романов остановился, скрытый телегой с узлами и чемоданами. У человека, вырвавшего из рук Антона портфель, было приметное продолговатое лицо, холеное, барское и злое. Взгляд его, ни на чем не задерживаясь, скользнул по толпе, человек повернулся и торопливо пошел к стоящей у тротуара пролетке.
Романов понял, что допустил сегодня вторую ошибку.
Кони с места взяли рысью.
Романов с минуту смотрел вслед катившей к городу пролетке, затем решительно шагнул к какому-то парню, сгружавшему с телеги сундуки. В отворотах бушлата у парня голубели полоски морской тельняшки.
— Браток, — сказал следователь, — я из ЧК. Видишь, он, — Романов показал на трусившую по булыжному подъему пролетку, — уходит! Надо догнать!
Парень в бушлате от неожиданности растерянно взглянул на Романова, на пролетку, опять на Романова и, видно, только тогда понял, чего тот от него хочет.
— Кто он? — спросил парень.
— Контра, — сказал Романов, не ища других слов.
Пролетка уже скрылась за домами.
— Ах, гад! — поднялся парень. — Не уйдет! Маланья! — закричал он в толпу. — Маланья!
Из-за возов вывернулась разбитная бабенка.
— Береги сундуки! — крикнул парень и развернул коней.
— Куда ты, скаженный? — закричала баба, но голос ее потонул в грохоте колес.
Парень хлестал коней.
Пролетку они догнали, когда та, миновав подъем, выехала на Большую Садовую и поворачивала в переулок.
Издали приметив ее, следователь сказал парню:
— Теперь шагом. Они не должны нас видеть.
Парень потянул вожжи, и кони мерно зацокали по мостовой.
— Я сам матрос, — говорил парень, — только три месяца как вернулся домой. Ногу мне зацепило осколком…
Он похлопал себя по искалеченной ноге. Следователь, слушая его вполуха, следил за пролеткой.
— Да ты не волнуйся, — сказал парень, — никуда он от нас не уйдет…
Пролетка, свернув в переулок, катила все дальше и дальше к окраине. Колеса дребезжали по булыжнику. Наконец пролетка стала.
Матрос тут же соскочил с телеги и, задирая морды коням, заорал:
— Ах, хвороба, дышло свернули!..
Человек, за которым следователь гнался с вокзала, вышел из пролетки и пошел к воротам.
Звякнуло кольцо в калитке, во дворе взбрехнула собака, пролетка развернулась и покатила к центру города.
— Надо ждать, — сказал Романов.
Матрос оказался на редкость покладистым и сообразительным. Казалось, забыв о своей Маланье и брошенных сундуках, он снял дышло, достал из передка телеги какие-то инструменты и с озабоченным видом пристроился на камне у обочины.
Романов, тоже присев на край все еще зеленевшей травой канавы и односложно отвечая на вопросы парня, внимательно приглядывался к дому.
Домик был небольшой, самый обычный, каких немало строили в те годы на окраинах Ростова. Сад — десятка полтора яблонь, груш и вишен, летняя кухня во дворе, сараи. За сараями желтел поздним листом виноградник. Забор был невысоким, и весь двор, и сад, и виноградник видны были как на ладони.
Прошло с полчаса. Из дома никто не выходил. Только собака уныло бродила около крыльца, и, наконец, сомлев от жары, ушла к сараям, и улеглась, устроившись, в тени.
— Что будем делать, товарищ? — подсел матрос к следователю, вытирая измазанные дегтем ладони пучком травы.
— Зайди-ка ты в дом, — сказал Романов, — и спроси что-нибудь. Приглядись…
Матрос поднялся.
— Это дело, а то что ждать…
Он прошел к калитке и, распахнув ее, шагнул к крыльцу. Собака, сморенная жарой, даже не тявкнула.
Романов видел, как матрос стукнул в дверь раз и другой, но дверь не открылась. Тогда матрос, подождав минуту, уже основательно взялся за ручку. Дверь отворилась, и матрос, что-то сказав, шагнул в сени.
Он отсутствовал минут пять, затем дверь вновь растворилась, и он вышел во двор. У сарая поднялась собака. Матрос невозмутимо прошагал к калитке, вышел на дорогу и, зайдя за телегу так, что его никак нельзя было увидеть из окон злополучного домишка, заговорщически подмигнул следователю. Романов поднялся и подошел к нему, все же искоса наблюдая за домом.
— Растерялся хозяин, — торопливо зашептал матрос, — растерялся… замешкался… И не хозяин он вообще… Я спросил пробой — сказал, оковка с дышла сорвалась, надо новое ушко пробить… «Нет, — говорит, — ничего, помочь не могу…» Так у хозяев не бывает. Может, какой другой от жадности по хозяйству и не поможет, но уж раз телега на дороге стала, то возчик возчику всегда помощь окажет — это закон. Чужой он человек, и речь чужая, и повадки… Чужой… — И спросил: — Что будем делать?
Натура его требовала действия.
— Вот что, — сказал следователь, — на тебе записку… — Он чиркнул несколько слов на бумаге. — И иди в ЧК, отдашь дежурному, а я пока здесь побуду.
Матрос сунул записку в карман и зашагал, пыля клешем. Романов обошел телегу, отпряг коней, огладил и пустил к траве на обочину.
В доме напротив по-прежнему было тихо. Собака, позевывая, сидела на крыльце.
Романов лег на траву и закинул руки за голову. Облака медленно плыли в осеннем небе. Кони похрустывали подорожником.
«Видно, нужно им это письмо, — думал Романов. — Ох, нужно!»
Он припомнил, как кинулся этот человек в толпу, как шел, пригибаясь, меж возов и вынырнул неожиданно к пролетке.
«Побеспокоился заранее пролеточку подогнать, — думал Романов, — все предусмотрел. Видно, печет. Печет…»
Кони пофыркивали. Время потянулось томительно.
* * *Подходя к зданию ЧК, Романов еще издали увидел светлые вихры Антона, маячившего на ступеньках у подъезда. Антон разговаривал с часовым. Часовой, увидев подходившего следователя, что-то сказал пацану. Тот кубарем скатился со ступенек.
— А я вас ищу, ищу… — заторопился он.
— Ты не ел, наверное? — спросил Романов. — Вот тебе ключ от номера в гостинице, получишь за меня паек, поешь и жди меня дома… Понял?
Антон хотел что-то возразить, но Романов сказал:
— Иди, времени у меня в обрез. А если поздно вернусь, укладывайся спать без меня.
Из подъезда вышла группа красноармейцев и начала строиться, в колонну.
— Давай — одна нога здесь, другая — там, — еще раз сказал Антону Романов и пошел к дверям.
Часовой посторонился, пропуская его в ЧК.
Поднявшись к себе в кабинет, следователь прежде всего позвонил в порт Ремизову. Телефон гудел сиплыми сигналами, хрипел, но порт не отвечал. Романов раз двадцать крутнул ручку, и, наконец, чей-то замирающий вдали голос ответил:
— Река слушает…
— Мне Ремизова, — сказал следователь.
— Нет Ремизова, — ответил голос и стих, растворился в треске и хрипе проводов.
— Ремизова, Ремизова, — повторил следователь, — разыщите и скажите, что звонил Романов, пускай срочно приедет в ЧК. Очень важно.
Голос чуть оживился. Ответил:
— Хорошо.
Ожидая Ремизова, Романов прошел к дежурному, узнал, когда приедет начальник Дончека. Скорятина ждали часа через два.
«Это хорошо, — подумал следователь. — К этому времени я многое успею выяснить».
У дома на окраине остались два товарища, присланные дежурным.
Романов мог не волноваться — оттуда и муха не вылетит незамеченной, — и все же ему было неспокойно. Ему казалось, что он сделал что-то не так и не то. А ошибаться он не имел права.