Первым на объект прибыл инженер Ширмер. Это был довольно пожилой человек с потертым слабовольным лицом и большой лысиной, одетый в старый, но аккуратно выглаженный костюм и длинное темно-зеленое пальто.
Кройцер поручил Ширмера заботам своего помощника, а вече-, ром сам вошел к нему в номер, представился и пригласил гостя провести вместе с ним вечер в баре гостиницы. Выбор напитков в этом захолустье был весьма ограничен, и им пришлось довольствоваться немецким «вайнбрандом» — жалким подобием французского коньяка.
Ширмер несказанно удивился тому, что во Франции нельзя «организовать» коньяк, но «вайнбранд» пил исправно и вскоре совершенно захмелел. Такой поворот дела совершенно не устраивал Кройцера: он никогда не прибегал к такому дешевому" методу в работе со своими подопечными, а предпочитал вести игру на высоком, по его мнению, интеллектуальном уровне.
Ширмер бессильно опустил голову на стол и неожиданно заплакал. Брезгливо улыбаясь, Кройцер приказал официанту подать стакан воды. Ширмер залпом выпил воду и, размазывая слезы по щекам, стал торопливо изливать душу Кройцеру.
— Ведь я знал, знал, — пьяно вздыхая, говорил он, — что этим все кончится. Ведь я, господин Макенрот, был однажды в России. Да, да, красные увлечения юношеских лет. Черт возьми, я видел их в лаптях! Нас повезли на одну стройку. Они таскали землю в мешках, как муравьи, шатались от голода, но таскали. Я смотрел все время на их лица. Нет, никакой рабской покорности, подавленности! Вам, наверно, трудно меня понять: вы вряд ли были в России. Но эти мужики, эти мужики! Студентом я прочитал всего Достоевского и думал, что знаю эту проклятую страну. Прошло почти четырнадцать лет с тех пор, но лица этих мужиков мне запомнились на всю жизнь. Их нельзя брать в плен. Их надо вешать, расстреливать, вешать, расстреливать…
С Ширмером началась истерика. Кройцер приказал доставить его в номер и быстро ушел из бара. По дороге домой он саркастически улыбался: если этот Ширмер разведчик или агент, значит, он величайший мастер перевоплощения, лучший ученик Станиславского или кого там еще, а он, Кройцер, ничего не понимает в своем ремесле.
На следующий день, вскоре после обеда, Кройцера вызвали к генеральному директору объекта Неккерману. У того в кабинете сидели двое. Один немолодой, в отлично сшитом штатском костюме, другой — немногим старше тридцати лет, в черной форме СС, со знаками различия хаупщтурмфюрера на петлицах. Лицо его Кройцер сразу же узнал. Это был Линдеман, а тот, старый, наверно, его тесть.
Неккерман представил Кройцера гостям и сообщил, что «герр Макенрот во время их пребывания на объекте будет им во всем помогать». Биигель и Линдеман вежливо распрощались с Неккерманом и в сопровождении Кройцера вышли из кабинета директора.
— Вы, наверно, устали с дороги, — предупредительно сказал Кройцер, — и хотели бы привести себя в порядок. Разрешите, я проведу вас в гостиницу.
Бингель ничего не ответил, а Линдеман мрачно кивнул головой в знак согласия. Таких людей, как Бингель, Кройцер знал достаточно хорошо. В их присутствии он всегда терялся. От него зависели судьбы многих людей, он прекрасно помнил всех, кого отправил на тот свет, но он хорошо знал, что настоящими хозяевами являются такие, как Бингель, а его, Кройцера, удел — выполнять для них черную работу.
Вот и сейчас он быстро и с каким-то неожиданным для себя самого подобострастием рассказывал гостям обобъекте, а они мрачно молчали, казалось, нетерпеливо ожидая, когда же он прекратит свою, болтовню.
Кройцер быстро довел обоих визитеров до гостиницы и сразу же покинул их. Теперь можно было собраться с мыслями. Ни о какой игре с Линдеманом в присутствии Бингеля не могло быть и речи. Своим аристократическим высокомерием тот буквально подавлял Кройцера. А этот чертов зять! Ведь прибежал в Берлин из Вены голодранцем, в CС служит всею лишь около четырех лет, а уже хауптштурмфюрер, как и он сам, Кройцер, который буквально выстрадал свои чины, прошел через побои и унижения, тюрьму и десятки мелких и крупных провокаций, прежде чем стал командовать другими.
А тот удачно женился, аккуратненько служит в: столице, пороха, конечно, и не нюхал, но на него, Кройцера, смотрит таким; же взглядом, как и Бингель. Он, наверняка у Бингеля, перенял этот холодный олимпийский взгляд, Да даже если этот выскочка, этот нувориш, и не. имеет никакого отношения к противнику, — впрочем, в, этом, Кройцер уже почти не сомневался, — все равно, Кройцер приложит максимум усилий, чтобы в удобный момент подставить ему ножку.
Старик приехал; чтобы вырвать заказ на цемент — это совершенно точно. Значит, нужно будет как можно быстрее, в один-два: дня, удовлетворить его частнособственнические интересы — Кройцер поймал себя на мысли, что использует термины из своего давно забытого реферата о коммунизме, — И пусть себе уезжает в Берлин: Ну, а мы здесь немного повозимся: с зятем…
Ближайшие два дня Кройцер потратил на то> чтобы как можно скорее оформить договор с Бингелем на поставки его стройматериалов для объекта, и на третий день договор был подписан.
Кройцер радостно потирал руки, ожидая отъезда старика, который уже распорядился, уложить., свои вещи; но неожиданно случилось событие, из-за которого Бингель остался еще на два дня на объекте.
После обеда Кройцер отправился к генеральному директору Неккерману, но остановился в приемной, услышав, как в кабинете директора кто-то громко и зло ругается, и заметив, что секретарша Неккермана испуганно забилась в угол приемной. Кройцер открыл было дверь в кабинет шефа и сразу же закрыл, увидев там странное зрелище. За своим столом с выражением ужаса на лице сидел Неккерман, а прямо перед ним стоял Линдеман и, стуча кулаком по столу, кричал на генерального директора. Бингель застыл у окна, повернувшись спиной к обоим, словно бы это, его не касалось.
Кройцер подошел к секретарше и- вопросительно посмотрел на нее. Шепотом, испуганно оглядываясь на дверь, она рассказала ему, что все эти дни хауптштурмфюрер ходил по объекту, брал пробы уже залитого бетона и только что прибившего цемента и все это отправлял в лабораторию. Сегодня ему дали официальный результат анализа, из которого следовало, что на строительстве использовался не высококачественнейший портланд, а цемент низшей марки, а это должно было привести к тому, что «Хохдрук-пумпе» развалилась бы уже после первого выстрела.
Да, дело принимало дурной оборот и для него, Кройцера. Ведь он находился здесь уже десять дней, охотился за мифическими шпионами, но не сумел раскрыть такой серьезнейший случай саботажа, хотя это и не входило в круг его обязанностей, а гестапо. Еще, чего доброго, и его втянут в эту гнусную историю.
Неожиданно дверь кабинета распахнулась, и на пороге появился Линдеман с красным от гнева лицом. Увидев Кройцера, он резким жестом предложил ему зайти в кабинет. Кройцер молча вошел в кабинет вслед за Линдеманом, терзаемый самыми дурными предчувствиями. Стоя вполоборота к генеральному директору, Линдеман приготовился уже распекать Кройцера, но за него неожиданно вступился Неккерман.
— Нет, нет, господин Макенрот здесь ни при чем, — сказал генеральный директор прерывистым голосом. — Он всего лишь десять дней работает на объекте и не в курсе наших дел. Кроме того, он… — перехватив предупреждающий взгляд Кройцера, директор осекся
— Так кто же он? — нетерпеливо спросил Линдеман, но вконец запутавшийся Неккерман подавленно молчал. Молчал и Кройцер. Он впервые в своей практике попал в такую нелепую историю. Но самое возмутительное было то, что ведь и на самом деле он не имел никакого отношения к этому проклятому цементу.
— Хорошо, вы можете идти, — после минутной паузы сказал Линдеман Кройцеру.
Сразу же после ухода Кройцера Линдеман позвонил в Париж и попросил соединить его с начальником отдела гестапо, — отвечавшим за безопасность секретных объектов на территории оккупированной Франции. Прямо по телефону он сообщил начальнику отдела об акте крупного саботажа на объекте и потребовал немедленно прислать комиссию специалистов и опытного следователя, а также сообщить о случившемся в Берлин бригаденфюреру СС Каммлеру.