Рядом с ним все время слышалось жужжание машины и чье-то бормотание. Он оторвался от пересчитывания пальцев и огляделся. Около него сидел внимательный и сосредоточенный человек в наушниках. С экрана доносились звуки чужого языка. Человек резко щелкал переключателем на ящике, бормотал слово-другое в маленький ручной микрофон и с нервной торопливостью опять щелкал переключателем.
Машина была, по всей видимости, автоматическим переводчиком, переводившим прямо с голоса, а бормотавший человек — лингвистом, который пополнял ее словарный запас. Около самого экрана что-то записывали двое других лингвистов.
«Таймс» вспомнил сенатора, который расхаживал по наблюдательному пункту и репетировал приветственную речь. Значит, эта речь не будет лишь пустой формальностью, как он раньше думал, она будет переведена машиной, и пришельцы поймут ее.
На другой стороне светящегося окна — стереоэкрана высокий герой в зеленой тунике разговаривал с пилотом в серой форме. Они стояли в ярко освещенном канареечно-желтом отсеке управления космического корабля.
«Таймс» решил проследить за развитием сюжета. Его заинтересовала судьба героя, он ему нравился. Возможно, это было следствием хорошей игры. Ведь секрет успеха актера отчасти состоит в умении завоевать симпатии аудитории, а этот актер, видимо, мог быть театральным кумиром всех солнечных систем.
Сдержанная напряженность, выдающая себя в судорожных движениях рук, слишком быстрый ответ на вопрос. Одетый в форму, ничего не подозревая, повернулся спиной, решая какую-то задачу на карте, покрытой светящимися красными точками; в его. движениях была та же плавно-медлительная грация, что и у всех других, будто все они двигались под водой или в замедленной съемке. Герой смотрел на выключатель на панели, придвигаясь к нему все ближе и рассеянно разговаривая; сопровождающая музыка приближалась и нарастала редкими аккордами, передававшими напряжение.
Лицо существа, глядящего на выключатель, было дано крупным планом, и «Тайме» заметил, что уши его представляют правильные полукруги, без ушных отверстий. Одетый в форму что-то ответил озабоченным, глубоким голосом. Он был по-прежнему виден со спины. Тот, другой, взглянул на выключатель, придвинулся к нему, продолжая небрежно разговаривать; выключатель приближался все ближе и ближе. Он уже был в пределах досягаемости, заполнил собой весь экран. Показалась рука того, первого, быстро метнулась вперед, легла на выключатель.
Послышался резкий хлопок, и рука разжалась, скрючившись от боли. Последним, что герой увидел, подняв глаза, был стоящий возле него пилот в форме, неподвижный, застывший в том же положении, в каком он повернулся и выстрелил, оружие крепко сжато в руке. Расширившимися глазами пилот наблюдал, как человек в зеленой тунике зашатался и упал. Сцена продолжалась; одетый в форму, сникнув, смотрел на свою руку, на орудие убийства. На мгновение, как это часто бывает в цветном телевидении, все краски на экране смешались, изображение стало негативным, и в фиолетовой комнате появился зеленый человек, посмотрел на тело зеленого в красной тунике, затем цветорегулятор снова вошел в фазу, и все стало на свои места.
Появился еще один человек в форме и взял оружие из влажных рук первого, тот тихо, с подавленным видом начал что-то объяснять, музыка в это время зазвучала громче, заглушая его слова, и изображение на экране стало медленно исчезать, как будто окно постепенно затягивалось серым туманом.
Музыка смолкла. В темноте кто-то одобрительно захлопал.
Сосед «Таймса» сдвинул наушники и кратко сказал:
— Больше ничего не могу выудить. Кто-нибудь хочет просмотреть еще раз?
После короткого молчания сидящий у экрана лингвист проговорил:
— Похоже, что эту ленту мы выжали до конца. Давайте прокрутим ту, где Нэтен и этот парень, радист с корабля, пытаются связаться и точнее направить лучи. У меня есть подозрение, что парень говорит обычные для радистов вещи
и дает отсчет: один, два, три — проверка.
В полумраке послышалась какая-то возня, и экран снова ожил.
Зазвучал отрывок знакомой симфонии, и появились слушатели, сидящие перед экраном.
— В восторге от Стравинского и Моцарта, — заметил «Таймсу» лингвист, прилаживая наушники. — Гершвина не вы носят. Как вам это нравится?
Лингвист сосредоточился на экране, началось интересовавшее его место.
«Пост», сидевший перед ним, повернулся к «Таймсу» и сказал:
— Странно, до чего они похожи на людей.
Он делал заметки для передачи в газету по телефону.
— Какого цвета были волосы у этого типа?
— Не заметил.
«Таймс» подумал, стоит ли напоминать, что, по словам Нэтена, цветовые частоты выбраны произвольно, так, чтобы они создавали наиболее правдоподобную картину. На самом же деле гости могут, например, оказаться ярко-зелеными с голубыми волосами. Можно с уверенностью говорить только о соотношении цветов в полученном изображении, только о цветовых контрастах и сочетаниях цветов.
С экрана снова донесся звук чужого языка. Звуки чужой речи были в общем ниже человеческих. «Таймсу» нравились такие низкие голоса. Стоит ли об этом писать?
Нет, и тут что-то не так. Установил ли Нэтен правильную звуковую тональность? Воспроизводил ли он колебания в их действительном виде, или произвольно менял их так, как ему казалось правильным? Все возможно…
Пожалуй, вернее будет предположить, что сам Нэтен предпочитает низкие голоса.
Полный неуверенности, «Таймс» подумал о том беспокойстве, которое заметил у Нэтена, и его сомнения усилились; он помнил, как это беспокойство было похоже на скрытый страх.
— Я совершенно не могу понять, почему он стал возиться с приемом этих телевизионных передач. Почему он просто не связался с ними? — пожаловался «Ньюс». — Передачи неплохие, но к чему все это?
— Может быть, для того, чтобы понять их язык, — сказал «Геральд».
На экране теперь была явно не пьеса, а реальная сцена: молодой радист и какие-то аппараты. Он повернулся, помахал рукой и комически округлил рот (это, как сообразил «Таймс», означало у них улыбку), а потом начал что-то объяснять насчет оборудования, помогая себе обдуманными, но неловкими жестами и четко произнося слова.
«Таймс» тихо поднялся, вышел в ярко освещенный коридор, облицованный белым камнем, и двинулся обратно. Стереоочки он задумчиво сложил и сунул в карман.
Никто его не остановил. Правила секретности выглядели здесь двусмысленно. Скрытность армейского начальства казалась скорее делом привычки (простым рефлексом, проистекающим из того факта, что все зародилось в Департаменте разведки), чем каким-нибудь продуманным решением держать все это в секрете.
В главной комнате было больше народа, чем когда он уходил. Группа теле- и звукооператоров стояла у своих аппаратов, сенатор сидел в кресле и читал, а в дальнем конце комнаты восемь человек, составив стулья кругом, что-то обсуждали с бесстрастной сосредоточенностью. «Таймс» увидел некоторых, лично знакомых ему выдающихся ученых, работавших в области теории поля.
До него донесся обрывок фразы: «…привязка к универсальным константам, таким, как соотношение…» Вероятно, они обсуждали способы перевода формул одной математики в другую для быстрого обмена информацией.
Их сосредоточенность была понятна, они сознавали, как много могли принести науке новые методы, если бы только они смогли эти методы понять. «Таймс» был бы не прочь подойти и послушать, но до прибытия космического корабля оставалось слишком мало времени, а он хотел еще кое о чем порасспросить.
Кустарный аппарат все еще гудел, настроенный на волну совершающего витки корабля, а молодой человек, который все это затеял, сидел возле телепередатчика, подперев подбородок рукой. Он не повернул головы, когда подошел «Таймс», но это была не грубость, а озабоченность.
«Таймс» присел рядом с ним и вынул пачку сигарет, но вспомнил, что отсюда будет вестись телевизионная передача и курить здесь запрещено. Он спрятал сигареты, задумчиво наблюдая, как редели дождевые брызги на мокром окне.
— Что неладно? — спросил он.