Здоровый сказал:
— Достань листочек и карандаш. Вот тебе адрес на первое время. Дарья Никифоровна. Понимающая старушка.
Я записал адрес. Прибыли мы вечером в Мурманск, и мужички взяли фанерные чемоданы с замочками, замотанные пилы, топоры и пошли, самостоятельные люди-добытчики.
Я потолкался на вокзале среди народа, лежащего вповалку на желтых вокзальных диванах с титлом НКПС.
Почему-то казалось мне, что самостоятельную жизнь надо начинать с гостиничной койки. Но в вестибюлях гостиниц сидели на чемоданах люди и безнадежно смотрели в пол.
Так очутился я на 2-й Перевозной улице по адресу, что дали лесорубные мужики. Здесь была окраина деревенского типа. Стояли деревянные дома. Из труб шел в морозное небо дым. Лаяли собаки. Темнело.
Дарья Никифоровна долго меня не впускала, расспрашивала через дверку: «Кто? Зачем? Кто сказал адрес? Как зовут? Откуда приехал?» Точь-в-точь как наши деревенские бабы, у которых, если заблудился, лучше дорогу не спрашивать; расспросят, кто, откуда, чей, зачем ходил, а потом скажут: «И не знаю, милый, что тебе посоветовать, иди по этой дорожке или вон по той, а уж как лучше, дак я не знаю…»
Наконец я взвыл:
— Вятский я. Из села. Переночевать хоть пустите, не замерзать же мне…
— Вятска-ай, — сказали за дверкой. — Чего сразу-то не сказал, я ведь тоже вятская. — И открыла мне дверь, как будто я десять уж минут не толковал ей про свое село и про мужиков, которые направили, и про все остальное.
Прошли мы в комнату. Она лампу вывернула, чтоб было посветлее. Смотрю — старушонка в платке пуховом, в валенках.
— Я чего не пускала-то, — говорит, — слушала, не пьяный ли. Мужики, которые лес рубят, всегда в городе пьют, а я их ругаю. Всю ночь с ними не спишь, все ругаешь. А то деньги отнимешь, сколько хлопот-то.
— Трезвый. И денег у меня мало, нечего отымать. Я работу искать приехал.
— Работу-то чего искать, — говорит она. — Работы кругом полно, все заборы объявлениями завешаны.
Простая как мяч морская задача с мячиковой же легкостью отскочила от проходной мурманского порта.
Потом уж осенило: раз есть море и порт, то должна быть в городе какая-нибудь фирма, которая вербует людей на палубу.
Так добрался я до конторы Мурманского пароходства и за какие-нибудь пять-шесть часов коридорных ожиданий выяснил, что шансов на морскую жизнь у меня мало, совсем почти нет, ибо я не имею:
Матросской книжки для загранплавания.
Таковой же для местного плавания.
Местной прописки.
Я начал слоняться по мурманским улицам. От порта, в который меня так тянуло, видел только проходную, дальше нет хода, а от поисков работы — только объявления: требуются каменщики, монтажники, специалисты по двигателям внутреннего сгорания, бухгалтеры-экономисты, штукатуры, продавцы. Как яркая приманка, как талон на роскошную жизнь, раздельным шрифтом набиралось: «Одинокие обеспечиваются общежитием». «Женатым куда деваться?» — думал я с потрясающим юмором.
Все в этом городе дышало морем. Я встречал на улицах пижонистых морячков, в которых сквозь пижонство и заграничное барахло проглядывало таинство ночных вахт. Плотно бродили по улицам рыбаки — трудяги океана.
— Скажу тебе капитально, — вымолвил новый мой друг, по имени Вася, со странной фамилией Прозрачный. — До реки Колымы я не добирался. От Владика до Мурманска всюду прошел, но туда не доехал. Хошь, завербуемся?
— Давай, — охотно сказал я. — Где?
— Это надо капитально обдумать, — сказал, сам себе возражая, Вася.
Познакомился я с ним в столовой. Сидел напротив меня человек, ел жареную треску и с изумлением разглядывал все кругом, в том числе и меня. Позднее я понял, что ему вообще нравится смотреть на жизнь с изумлением, хотя и прошел он «от Владика до Мурманска». Свое жизненное кредо он объяснял просто: «С моими руками меня везде ждут».
— Имею специальности каменщика, плотника, бульдозериста. Раз! — Вася загибал один палец. — Могу работать на буровом станке, автомашине, компрессоре. Два! Умею плотничать, а также газорезчик второго разряда. Три! — Он загибал третий палец.
Ему первому я рассказал про розовую чайку. Он загорелся сразу.
— Перво-наперво капитально решим денежную проблему, — сказал он. — Для начала пойдем грузчиками. Докерами нас не возьмут, а грузчиками — пожалуйста!
Работали мы на старом причале, где-то в большой стороне от основного порта. Грузили катера, развозившие по прибрежным поселкам макароны, спички и соль. Обслуживали в общем малую навигацию. Внимательные снабженцы следили за тем, как мы набиваем катера разногабаритным грузом, шевелили губами в счете, а вечером давали расчет. Получалось ничего, по нынешней пятерке на нос. Пахло морем у старого деревянного причала, и команды малых морских судов хранили в глазах морской штиль. Рассиживая на перекуре с новыми коллегами по профессии, я часто закрывал глаза, чтобы увидеть старую знакомую обложку «Путешествия по Южной Африке» и на обложке изображено — буйвол, негр и крокодил.
— Капитальную бы тебе специальность, — вздыхал Вася. — Давно бы махнули к твоей птице. Лес там растет?
— Мало, — припомнил я учебник географии.
— Все равно без плотника не обойтись. Дома-то строят.
Географию Колымы, куда я направляю свой путь, можно охарактеризовать словами одного государственного мужа: «Мы знаем о Колыме только то, что там жить нельзя».
Большая часть зимы прошла у меня в сборах и подготовке. Я заново изучил все источники сведений о крайнем северо-востоке Сибири. Ни один путешественник не пересекал шестисотверстную низменность между Колымой и Индигиркой. Все пути от Якутска на восток лежали гораздо южнее, либо по краям ее, и шли к отмеченным на картах поселкам Верхне-Колымску, Средне-Колымску, Нижне-Колымску. Об этих неведомых миру поселках знали только редкие географы да чины жандармского управления.
В качестве основной карты я взял себе карту, составленную более ста лет назад славным землепроходцем флота капитаном Гаврилой Андреевичем Сарычевым. Позднейшие путешественники мало что добавили к сведениям этого неутомимого труженика. Знаменитые исследователи — Федор Врангель, мичман Матюшкин и доктор Кибер, проехавшие зимним путем из Якутска на Колыму в 1823 году, — не оставили не только описания пути, но даже маршрута, коего они придерживались. До меня дошли глухие сведения, что в прошлом году на Колыму и Индигирку отправился ссыльный геолог и географ Черский. Я направил письмо в Иркутское отделение Географического общества и получил краткий ответ: «Путешественник Черский погиб».
Искать смерти, хотя бы и героической, не входило в мои расчеты, не увязывалось с общей идеей. С тем большим рвением я принялся за подготовку. Она значительно облегчалась тем, что я ехал один и имел перед собой только одну задачу: найти Rhodostethia rosea. Я не собирался изучать горные хребты, быт инородцев, геологическое строение земель, которые мне предстояло пройти.
Я был один, имел одну цель, и это давало мне силы.
Я попал в Якутск по последнему санному пути, который идет от Качуга по Лене. Деревянный город, заброшенный в дебри приполярной Азии, произвел на меня гнетущее впечатление.