Рен не терпел инакомыслящих и круто расправлялся с ними. Во время чистки весной 1945 года по его приказам было убито много крупных и мелких главарей. Это позволило на какое-то время задержать разложение краевой организации ОУН. Когда один из эмиссаров закордонного провода познакомился с методами проверки лояльности, применяемыми Реном, он сказал: «На таком допросе и я показал бы что угодно: что был, к примеру, родственником абиссинского негуса, тайным агентом Парагвая, а мой пятнадцатилетний внук уже двадцать лет служит в МГБ…»
Таким был Рен, жестокий проводник краевого провода. Одна ниточка связи тянулась к нему от референта СБ Сороки. А другая — оттуда, где за стеной лесов, за синими карпатскими горами находилась граница. Это была тропа особо доверенных курьеров. Рен давно уже ждал эмиссара закордонного провода — шифровка о его визите поступила месяца два назад. Эмиссаром оказался его старый приятель по Венскому университету Максим Дубровник. В годы войны Дубровник находился на Украине, вел националистическую пропаганду, в 44-м перешел в подполье, в 45-м бежал за кордон.
Рен и Дубровник встретились как старые друзья. Они долго обнимали друг друга, похлопывали по плечам.
— А чего это хлопцы тут торчат? — Речь шла о двух телохранителях Дубровника, присевших на лавке — автоматы на коленях. — Или боишься? — ехидно осведомился Рен. — Так кого? Сюда еще ни один энкаведист не добирался.
— Отдохните, друзья, — обратился к своим спутникам Дубровник, — теперь мы у своих.
Хлопцы не торопясь выбрались из бункера. Устали они крепко, их шатало при каждом шаге.
Поговорили о длинном и трудном пути, который преодолел Максим. Вспомнили общих знакомых: кто погиб, кто по лесам бродит, кому удалось уйти за кордон.
Максим как пристроился на дубовом, сбитом из неоструганных досок табурете, так и не двигался. А Рен был, наоборот, весел и оживлен. Он размашисто вышагивал по просторному бункеру, грубовато шутил, прикидываясь эдаким селюком-простачком, а в то же время несколько покровительственно поглядывал на Максима: мол, мы хоть и лесовики, не то что вы там, за кордоном, но тоже не лыком шиты. Он приказал приготовить обед, принести горячую воду, чтобы гость мог умыться с дороги. Адъютант проводника, Роман Чуприна, внес кастрюлю затирухи, бутылку самогонки. Рен половником разлил похлебку в деревянные тарелки. Пригласил:
— Садись к столу, наверное, отвык по закордонным ресторанам от казацкой затирухи в походной миске…
— Напрасно ты так, друже Рен, — спокойно отозвался Дубровник, — у вас свои трудности, у нас свои.
— Знаем, знаем, — веселился Рен, — все места в будущей державе не поделите. — Рен стер с лица улыбку, глянул остро и жестко. — Наверное, с инспекцией прибыл? Ревизию производить?
— Об этом еще будет разговор, — уклонился от ответа Дубровник. Он встал из-за стола — высокий, худощавый мужчина средних лет. Узкое лицо, длинные висячие усы придавали ему сходство со святым на изготовленных сельскими художниками иконах. Это сходство усиливалось тем, что глаза у Дубровника были будто застывшие: в собеседника он обычно всматривался так, будто примеривался, куда вогнать пулю.
— Сказал бы где поспать. Трое суток на ногах…
— Трудно пришлось?
— Все заставы и посты прошли хорошо. Только в одном месте едва не напоролись на засаду. Твои предупредили, чтоб обошел.
— Спать будешь у меня. Второй бункер битком набит — там «боевики», курьеры… Потом что-нибудь придумаем.
— А мои хлопцы? Тоже здесь?
— Тесно будет. Отправим их к адъютанту.
Дубровник поморщился.
— Все выгадуешь, друже Рен?
— Ты о чем?
— Хочешь на всякий случай меня без охраны оставить?
Такая откровенность поразила проводника. Он только головой крутнул:
— Отточили тебе зубы, Максим.
— Приходится остерегаться. В рейсах всякое бывает.
Дубровник укладывался спать основательно. Сунул маузер под подушку из красного ситца, еще один пистолет положил под матрац у бедра. Проверил автомат и поставил его у изголовья, подсумок с патронами и гранатами пристроил рядом. Рен молча наблюдал за этими приготовлениями.