— Даже, говоришь, отругал за пороховые? — Бадаев задумался, вопросительно посмотрел на товарищей. — Странно… Нужно проверить Федоровича…
В углу штрека тихо, как шмель, зажужжал телефон. Бадаев подошел, снял трубку. По тому, как он выпрямился, расправил плечи, все поняли: произошло что-то большое, значительное.
— Сам слышал, своими ушами? — спросил он строго того, кто звонил. — Не напутал? Повтори еще раз, пожалуйста.
Глаза Бадаева счастливо лучились. Сняв шапку-ушанку, он запустил пятерню в слипшиеся волосы, широко улыбнулся.
— Сообщи Васину и Зелинскому, пусть собирают людей. Я буду на базе минут через двадцать. А пока передай новость на все посты. Да, да, сейчас же, сию минуту!
Он мягко опустил трубку, постоял секунду-другую, глядя торжествующе на товарищей, затем воскликнул:
— Друзья! Вот и сбылось. Только что передали сводку Совинформбюро. Выиграно сражение под Москвой. Фашисты разбиты, бегут. Ура, товарищи! Ура-а-а!
И под землей, в сырых и мрачных катакомбах, в неприступной для фашистов подземной крепости раздалось «ура»! Люди ликовали, обнимали друг друга, целовались. То, во что верили, то, во что не переставали верить, свершилось!
— Налей-ка нам, Ерусланушка, из нашего энзэ, — сказал Бадаев.
Дед Гаркуша снял шапку, трахнул ею оземь.
— Не скупись, медведь, не скупись! Заодно и за сынков, за героев наших, чарку выпьем.
Всем на удивление, дед Гаркуша обходился на радостях без своего знаменитого присловья.
«Как же сказать им, как? — переживал Яша. — Нельзя оттягивать дольше. Кто знает, когда гитлеровцы начнут свое черное дело?» Но он подождал, пока Еруслан плеснет из фляги каждому спирту в кружку, чокнулся со всеми, проследил, как они выпили, выпил сам, поперхнулся, выслушал шутки в свой адрес и затем, набравшись храбрости, обратился к командиру:
— Владимир Александрович, я не сказал самого, самого главного…
В Москву: «Гитлеровцы блокируют катакомбы, охотятся за радиостанцией. На этих днях применили газ, очевидно хлор. Пока опасность удалось предотвратить. Установили непроницаемые перегородки, предварительно устроили сквозняки, направили поток воздуха в отдаленные штольни. Руководил этими работами наш партизан, старый шахтер Гаркуша. Надеемся, что теперь опасность миновала, но противник продолжает замуровывать выходы, чтобы лишить нас воздуха. Мы минируем подходы…»
Из Москвы: «Сведения о блокаде и газовой атаке мы уже получили из других источников. Консультировались с опытными специалистами по камнеразработкам. Вы поступили правильно.
Подготовьте запасные выходы для доступа воздуха. В случае необходимости переходите в другой район…»
«Группа самолетов одного нашего соединения, действовавшего на Южном фронте, успешно атаковала крупную мотоколонну противника. Бомбами и пулеметным огнем уничтожено 129 немецких автомашин и до двух батальонов вражеской пехоты».
Сведения о выходе этой фашистской воинской части из Одессы на Николаев принес в катакомбы Яша Гордиенко.
Первыми на место происшествия в квартиру Садового прибыли сотрудники из ближайшего полицейского участка. Бегло осмотрев ее, они тут же поспешили заявить, что случай самый обыкновенный и не заслуживает особого внимания: «убийство с целью ограбления». Опровергать эту сомнительную версию сигуранца не стала, а, наоборот, искусно поддержала ее, распространив слух, что якобы убитый занимался разными спекулятивными махинациями и скупкой золота. Ход был хитрый. Пусть подпольщики знают, что сигуранца поверила предположению полиции, а потому и не предпринимает решительных мер по розыску настоящих убийц.
На самом деле реакция сигуранцы на гибель Ангела была резкой, мгновенной. Как только раздался звонок из полиции и в сигуранце стало известно о случившемся, работники отдела Ионеску тут же, не теряя ни минуты, бросились на Преображенскую.
Переодевшись в обычный городской костюм, локатинент Друмеш явился на квартиру Садового и, увидев «двоюродного брата», с которым еще вчера обедал в ресторане, мертвым, пустил такую трогательную слезу, что, глядя на него, шумно засморкались и любопытные кумушки, которых всегда предостаточно там, где что-либо стряслось.
— Были ли у вашего родственника драгоценности? — спросил Друмеша полицай, составлявший протокол.
— Были ли, не знаю, но думаю, что могли быть, — ответил Друмеш, не сводя глаз с «любимого братца». — Коммерческий был человек, деловой.