Солдаты пошарили фонариками и увидели на снегу следы. Следы вели в балку…
Воспользовавшись испугом и замешательством солдат, Яша прыгнул в сторону от воронки — и, словно в бездонную пропасть, полетел куда-то вниз, натыкаясь на кусты и камни.
«Склон балки!» — мелькнула у него радостная догадка, и в то же мгновение, ударившись грудью о что-то твердое, похожее на чугунную тумбу, он едва не потерял сознание, почувствовав во рту жестковатый привкус крови… Молниеносно вскочив на ноги, он чуть не взвыл от новой боли — в лицо вонзились какие-то иглы. Мигнув фонариком, хотя это и было опасно, он мгновенно забыл о всех своих болях. «Чугунной тумбой» оказался припорошенный снегом выступ подземной скалы, глыба камня-ракушечника, а ужалившие иглы — колючками шиповника.
Удача! Ему повезло. Он у трещины. Глыба ракушечника и куст шиповника — заветные ориентиры. Вот она, «барсучья нора».
Яша разгреб снег под глыбой, приподнял нижние ветки куста, закрывавшие трещину, сдвинул камень и нырнул вниз, не забыв, однако, замаскировать за собой отверстие. Еще несколько метров по наклонной вниз, затем поворот вправо, зигзаг влево — и там, в глубине скалы, как за надежным щитом, ой будет в полной безопасности.
Добравшись до поворота, он остановился. Прислушался. Наверху застрочили автоматы. «Опомнились!»
После зигзага щель поползла круто вверх, юркнула вниз, метров двадцать шла строго по прямой, резко метнулась вправо, еще раз вправо, вильнула влево и затем, как удав, проглотивший кролика, немного вспучилась и зазмеилась дальше, вглубь, откуда веяло могильной сыростью.
Вскоре Яша оказался в просторной пещере. Он зажег огарок стеариновой свечи — фонарик и целую свечу решил беречь, — и мрак, зловещий, холодный, разжал свои щупальца, на несколько шагов отполз.
Только теперь, оказавшись в полной безопасности, если можно было считать безопасностью одинокое пребывание в катакомбах, где каждый неосторожный шаг мог стоить жизни, Яша почувствовал, как он устал и как нестерпимо ноют ушибленные места. Он вытер запекшиеся губы, потер грудь и, смахнув кубанкой со лба известняковую пыль, прислонился спиной к сырым холодным камням.
Отдохнув, Яша миновал пещеру и снова нырнул в узкий тоннель. Воздух здесь был еще более затхлым. Дышать становилось все тяжелее — сказывался недостаток кислорода. Язычок свечи уменьшился.
Через несколько десятков шагов тоннель начал сужаться. Вскоре Яша уже передвигался на четвереньках и, наконец, вынужден был лечь и поползти. Тут было самое неприятное место — знаменитое «горлышко», в котором когда-то застрял Леша Хорошенко. «Горлышко» тянется метра полтора-два и затем переходит в большой коридор.
Немного передохнув, Яша углубился в «горлышко» и заметил, что с каждом движением все туже и туже входит в узкое отверстие прохода, прочно закупоривая его своим телом. «Нечистая сила», — процедил он сквозь зубы, начиная злиться. Ворочаться в проходе становилось все труднее. «Неужели осел потолок? Похоже, что так…» Щуплый и ловкий, он всегда, как угорь, свободно проскальзывал это дьявольское место.
Посветив свечой, Яша ужаснулся: по «потолку» бежали ломаные линии трещин. Из них с тихим шорохом сочились песчинки. Яша сделал еще несколько осторожных движений и застрял окончательно. «Спокойно, без паники! Надо беречь силы», — приказал он себе.
Он был один-одинешенек, замурован в этом склепе. Звать на помощь было бесполезно. Больше того — опасно! Крик мог вызвать колебания воздуха, а это, в свою очередь, могло привести к обвалу. В катакомбах в опасных местах на стенах партизаны так и писали: «Громко не разговаривать! Осторожно, возможен обвал».
Яша лежал неподвижно и лихорадочно думал о том, как высвободиться из каменных тисков. В вытянутой руке слабо колыхался куцый язычок свечи, высвечивая конец «горлышка» и начало коридора. Поставив свечу так, чтобы она не мешала, Яша пальцами уцепился за шершавые, как наждак, ноздреватые камни ракушечника и напряг мышцы, стараясь подтянуть себя вперед хотя бы на сантиметр-полтора. Тщетно! Каменные тиски держали его мертвой хваткой. Тогда, разозлившись, теряя самообладание, он начал упорно хвататься за камни, пытаясь сдвинуться с места. Но вскоре истер пальцы до крови и бессильно уронил голову на землю, чувствуя, что к горлу подкатился тяжелый и душный ком…
Свеча догорала. Ее края оплавились и расползлись. Еще две-три минуты, и, мигнув последний раз, она погаснет. Это напугало Яшу еще больше. В его положении остаться в вязкой, кромешной темноте — это неминуемая гибель, смерть: в пещерах и шахтах, он слышал, в последнее время развелось множество крыс. Эти твари шныряют по лабиринтам целыми стаями, в темноте им ничего не стоит напасть на человека.
Нет, без света нельзя. Ни в коем случае. Батарейки карманного фонарика хватит ненадолго. Надо предпринять что-нибудь, пока мигает этот тусклый язычок свечи. Но что? Что-о?
И тут ему показалось, что из мрака за каждым его движением следят чьи-то глаза, что рядом кто-то есть… Он знал, что это страх, что надо взять себя в руки, но поделать с собой ничего не мог. Взгляд этих глаз. — он не знал, чьи они, кому принадлежат, — он ощущал почти физически.
И вдруг… вдруг он разозлился на себя! Вот что значит поддаться панике! Чего на нем только не надето! И свитер, и пиджак, и телогрейка! Все снять! Непременно снять. Надо попытаться выбраться назад и все снять.
Яша оттянул носки ботинок и, как крючком, зацепившись за камни, напряг мышцы ног. Тело подалось назад. Немного. Может быть, сантиметра на три. «Не беда!» — приободрился он и повторил все сначала. Пламя свечи снова отодвинулось от него. И так сантиметр за сантиметром.
Высвободившись из каменных тисков, он выложил из карманов брюк гранату, электрический фонарик, браунинг, запасную обойму к нему, спички, финку, из-за пазухи — краюху хлеба, завернул все в одежду, обвязал ремнем, прикрепил узел бечевкой к ноге и, не теряя ни минуты, юркнул в проход. От прикосновения к холодному камню ясно почувствовал во рту привкус железа. Но на этот раз «горлышко» пропустило его беспрепятственно, и Яша очутился в коридоре.
Быстро одевшись, он рассовал по карманам свои нехитрые пожитки и зажег фонарик. Коридор был длинный, с высоким потолком. Было здесь еще более сыро и холодно. Пахло плесенью.
Он уже было собрался идти, как вдруг услышал далекий и приглушенный шум прибоя. Шум приближался; было слышно, как, дробясь, волны разбиваются о прибрежные камни, накатываются на песчаную отмель и, шипя, уползают обратно, чтобы через минуту-другую снова наброситься на берег в пенной ярости. Наконец рокот прибоя умолк, и теперь слышался тихий, убаюкивающий напев ветра в снастях парусника…
Не будь Яша знаком с катакомбами, он бы испугался, решив, что вышел к морю или море проникло в подземелье. Но Яша знал, что это пели пористые камни ракушечника и что их песни напоминают звук прибоя. Да, много сюрпризов хранят подземные лабиринты. Катакомбы были частью морского дна. Со временем море отступило. И вот камни словно тоскуют о нем, словно зовут его обратно, вспоминая те времена, когда над ними гуляли морские бури и штормы.
Органно-приглушенная песня камней наполняла сердце безотчетной тревогой, рождала тоску. Заглушить ее, убежать от нее было нельзя. Камни были кругом…
Яша помнил: через шестьдесят-семьдесят шагов от «горлышка» коридор делится на четыре рукава. Держаться надо было правой руки. Этот крайний правый рукав был штольней, которая могла привести в расположение отряда. При условии, конечно, если хорошо знаешь дорогу, разбираешься в еле приметных указателях подземного партизанского фарватера и не пойдешь по ложному пути, неверно истолковав тот или иной знак. А таких путей в катакомбах несчетное множество: через каждые двадцать-тридцать метров — разветвления в три-четыре хода, замысловатые, как ребус, петли, закоулки, тупики, пещеры, залы… Не поможет в катакомбах и компас: здесь его показания не точны. А карт, к сожалению, нет. Стало быть, выход один: катакомбы надо знать. Иначе заблудишься моментально, погибнешь.