И дальше в письме Чуприна повторял пропагандистскую клевету националистов о якобы насильственной русификации украинцев.
Малеванный никак не мог понять, всерьез это написано или для того, чтобы поиздеваться над ним, попортить нервы.
Майор успокоил:
— Красуется Роман. Показывает: сам черт не брат… Судя по тому, что мы о нем знаем, Чуприна гораздо умнее. А это письмо — пробный шар, хочет знать, что мы предпримем дальше. Как собираешься ответить?
— Напишу, что он дурень, — со злостью сказал Малеванный.
— А чего ж, — неожиданно согласился майор. — Только начни вот так…
Майор хитровато подмигнул Малеванному и начал диктовать: «Роман! Если тебе не подходит обращение «гражданин», то не знаю, как тебя и величать. Товарищем тебя назвать не могу — какие уж мы товарищи. Употреблять, ваше обращение «друже Чуприна», сам понимаешь, мне ни к чему: и не друг ты мне, и покрыли вы это хорошее слово позором. Разве ж не бывало так, что Рен приказывал: «Повесить!», а какой-нибудь бандит-сотник тянулся перед ним: «Послушно выконую, друже проводник!»
Малеванный быстро записывал то, что говорил майор. Он склонил по-школярски голову набок, навалился грудью на край стола. «…А еще хочу написать — был о тебе лучшего мнения. И враги бывают умными. О тебе пока этого сказать не могу. У дураков, как известно, законы не писаны, своего ума нет, повторяют чужие сказки. Хорошо, если сказочки те не во вред людям. А если поднимают брата на брата?..»
Пункт за пунктом, строка за строкой разоблачал майор лживые выдумки националистов. Учитель остался верен себе: он не оставил без ответа даже второстепенных вопросов, которых касался в своем сумбурном «послании» Чуприна. Когда письмо было закончено, он еще раз прочитал его, местами подправил и приказал Малеванному:
— Отправляй. Посмотрим, что он на этот раз ответит…
Майор доложил о завязавшейся переписке по начальству.
Он предполагал, что его могут раскритиковать: мол, нашел время для эпистолярных упражнений. Но операция «Письмо», как ее шутя окрестили в райотделе, получила одобрение. Более того, в райотдел срочно прибыл майор Лисовский из областного управления. Майор оказался широкоплечим молодым человеком, который въедливо и дотошно изучил все материалы о Чуприне из немецкого досье, еще раз встретился с Нечаем, попросил отыскать местных жителей, которые знали Чуприну по годам оккупации. Он побывал в тех селах, где при немцах «гулял» проводник Рен, беседовал с людьми, которые так или иначе сталкивались в те времена с адъютантом бандитского главаря.
Майор Лисовский посоветовал самым внимательным образом отнестись к возможностям повлиять на Чуприну и просил постоянно информировать о ходе операции «Письмо». Мнения работника областного управления и начальника райотдела сошлись: Савчука можно вернуть к настоящей жизни.
Переписка Малеванного с Чуприной становилась все острее. Это был непримиримый спор людей, отстаивающих диаметрально противоположные классовые позиции. Одно письмо Малеванный начал необычно: «Пишу вам потому, что вижу долг коммуниста — всегда, в любой обстановке, всеми средствами отстаивать свои убеждения. Но честно признаюсь: переписка с вами для меня тягостна. Объясню почему. Передо мною лежат ваши стихи и очерк любимого мною писателя Ярослава Галана. В ваших стихах — призывы к борьбе за самостийну, клятвы, что во имя этого вы и ваши единомышленники не остановитесь ни перед чем. Очерк Галана рассказывает о том, что на деле означают эти призывы. Вот как он начинается: «Четырнадцатилетняя девочка не может спокойно смотреть на мясо. Когда в ее присутствии собираются жарить котлеты, она бледнеет и дрожит как осиновый лист.
Несколько месяцев назад в воробьиную ночь к крестьянской хате, недалеко от города Сарны, пришли вооруженные люди и закололи ножами хозяев. Девочка с ужасом в глазах смотрела на агонию своих родителей.
Один из бандитов приложил острие ножа к горлу ребенка, но в последнюю минуту в его мозгу родилась новая «идея».
— Живи во славу Степана Бандеры! А чтобы, чего доброго, не умерла с голоду, мы оставим тебе продукты. А ну, хлопцы, нарубите ей свинины!..
«Хлопцам» это предложение понравилось. Они постаскивали с полок тарелки и миски, и через несколько минут перед оцепеневшей от отчаяния девочкой выросла гора мяса из истекающих кровью тел ее отца и матери…»
Вот ваши дела! И после этого вы смеете писать о любви к народу, восхищаться его традициями, лицемерно скорбеть по поводу того, что заводы, которые строят «москали», развращают самобытный строй жизни украинских крестьян!»
Вывод напрашивался неумолимый, и его четко сформулировал Малеванный: «То, чему вы поклоняетесь, — предательство по отношению к Отчизне, к людям, созидающим новую жизнь. И не стоит утешать себя тем, что ты лично в стариков и детей не стрелял: кто знает о преступлении и не предотвращает его — тот тоже преступник».
Майор и Малеванный часами просиживали над письмами. «Никаких обтекаемых слов, — требовал каждый раз Учитель, — называть все своими именами, не заботясь, приятно это Чуприне или нет».
Малеванный и сам понимал: каждая фраза должна быть убедительной, каждое доказательство — весомым. Чтобы разоблачать националистическую идеологию, надо знать и ее истоки и практику.
Пришел день, когда Савчук признал: да, национализм приносит горе населению западноукраинских земель. И в то же время он оговаривался, что не все националисты одинаковы, что такие люди, как он, должны и в дальнейшем «трудиться» над «восстановлением самосознания украинцев». Иными словами, осуждая террор, он не отказывался от националистической пропаганды.
…Чуприна не раз и не два перечитывал каждое письмо Малеванного. По рассказам Евы он знал, что лейтенант — его ровесник, молодой хлопец, воевал с фашистами, имеет боевые ордена, значит не из робких. Длинными вечерами в бункере иногда вспоминали прошлое: кто где ходил рейдами. В этих разговорах иногда выплывала фамилия Малеванного. Один из «боевиков» припомнил, как чернявый лейтенант загнал в лесную балку сотника Яра: «А сотнику тому уже вынесли смертный приговор. Лейтенант гнал его всю ночь и загнал-таки в яму лесную. И тогда встал над обрывом, Яр по нему снизу из автомата шпарит, а лейтенант даже не пошатнется. Кричит: «Приговор приведу в исполнение лично!» И переселил-таки сотника в ту ночь на небо, не дай бог с таким отчаянным встретиться…»
— Какой он из себя? — допытывался Чуприна у Евы..
— Файный хлопчина. Волос темный, кучерявый, а глаза жаринками горят. Возле него девчата вьются, а он ни-ни…
— Так я не про то, — раздражался Чуприна, — ну на кого из наших он похожий?
Ева припоминала знакомых «боевиков», Романовых приятелей.
— Нет, он совсем другой. Разная у вас порода. Ваши все больше злые, издерганные и не верят ни во что, хоть и клянутся святыми словами. Может, я многого не понимаю, своим бабьим умом не могу дойти до всего… Только помнишь, приходил с тобой хлопец, которого звали Дубом? Так я по очам его видела: сегодня у меня сидит, горилку пьет, ласковые слова говорит, а скажут ему: «Убей!» — приставит нож к горлу, даже не спросит за что. Нет, нельзя даже сравнивать твоих иродов, проклятых матерями, с Малеванным! Чистой души он человек…
Чуприна, ревниво вслушиваясь в слова Евы, язвительно осведомился:
— Уж не полюбила ли чекиста? А чего же, нас вскоре всех в распыл пустят, надо и тебе думать о будущем.