— Возможно, — сумрачно ответил Бломберг.
Инженера все больше беспокоила судьба его многотонного груза. Еще в Харькове ему вручили телеграмму-«молнию» из Линца. Дирекция концерна требовала срочно ускорить отправку «стратегического сырья» в Остмарк: заводы Геринга выполняли экстренные военные заказы гитлеровской ставки и остро нуждались в дефицитном сырье.
В Харькове один из знакомых генералов, акционер концерна «Герман Геринг» под строжайшим секретом рассказал Бломбергу о скором «решающем наступлении» немецких армий на Курской дуге. И Бломберг отлично понимал, какую важную роль в подготовке этого «реванша за Сталинград» играют заводы концерна в Австрии, поставлявшие броню для тысяч немецких танков и сырье для военных, в том числе, и авиационных, фирм всего рейха. Любая задержка с поставками дефицитного стратегического сырья сказывалась на сроках выполнения военных заказов — следовательно, и на эффективности будущего наступления.
Инженер-майор машинально потрогал карман своего мундира. Пальцы нащупали толстый пакет. Среди служебных документов — телеграмм и писем, полученных Бломбергом от директора концерна и Восточного штаба рейхсмаршала, в пакете хранилась и железнодорожная квитанция с точным перечнем всех бронзовых скульптур, собранных для переплавки.
Этот список Бломберг знал наизусть. Бронзовые фигуры еще совсем недавно украшали фонтаны и музеи, исторические памятники и площади русских городов, тенистые аллеи парков и заповедные места этой огромной и загадочной страны. Бломбергу, ценившему красоту и хорошо разбиравшемуся в искусстве, приходили странные мысли. Почему русские большевики, эти «сибирские варвары», как их называла пропаганда Геббельса, бережно сохраняли художественное наследие прошлых времен? Неужели им доступны эстетические чувства цивилизованного мира?
Занося в блокнот вес бронзовых изваяний, Бломберг испытывал смешанное чувство. Он понимал, что эти памятники величественного прошлого большевистской России, ее громких побед будут переплавлены на заводах рейха, станут деталями немецкого оружия, вложенного рейхом и фюрером в руки немецких солдат, которые завоевывают Россию и весь мир. Но мысль о том, что уничтожаются произведения искусства, ценности истории и культуры, все больше тревожила инженера. Раньше она пульсировала в голове Бломберга чуть слышно, загнанная куда-то вглубь громкими фразами о «долге немецкого офицера», «безоговорочном подчинении приказам». Теперь же она заставляла серьезно задумываться над происходящим.
— Поразительна наглость этих бандитов, — снова заговорил Эйхенау. — Для меня остаются до сих пор загадкой духовные мотивы, которые побуждают русских партизан идти на нечеловеческие лишения, полудикарское существование в лесных берлогах, среди болот. Фюрер прав: их презрение к смерти — продукт азиатской отсталости. Фанатизм в боях — признак расовой неполноценности. С точки зрения цивилизованного человека поступки русских просто необъяснимы.
— Чем же вы, обер-лейтенант, объясните тогда диверсии и нападения на солдат и офицеров вермахта, совершаемые в оккупированных нами странах Западной Европы? — спросил Бломберг.
— Фюрер уже дал ответ на ваш вопрос, господин майор. Марксизм — вот главный враг рейха. Для русских безбожников он стал религией, идолопоклонством, священным алтарем, где они со скифским равнодушием приносят в жертву собственные жизни.
— Выходит, большевистская зараза успела проникнуть и сюда, в Альпы, — иронически заметил Бломберг.
— До тех пор, пока не уничтожим последнего русского, украинца, белоруса, казаха, грузина — всех до последнего большевика, мы не можем считать оконченной нашу священную миссию. Так учит наш фюрер, — с нескрываемой злобой и ожесточением проговорил гестаповец, зябко кутаясь в длиннополую шинель.
— Просто истребить — этого еще мало, — неожиданно произнес сидевший рядом с Бломбергом грузный мужчина в форме партийного чиновника оккупационного аппарата генерал-губернаторства. — Главное — убить в русском человеке большевизм, искоренить марксистскую идею!
— Вы знаете, господа, что меня больше всего поразило в России? — снова заговорил Бломберг. — Кстати, случай, свидетелем которого я был, быть может, даст вам ответ и на загадочность «русской души»…
Надрывно гудел мотор, с трудом вытягивая перегруженный автобус на вершину холма. Небо быстро светлело. Шофер выключил фары, и сразу стала видна пыльная полоса дороги.