Зоркий глаз хозяйки, должно быть, заметил на лице Мари следы усталости и перенесенного напряжения. Она знала, чем лучше всего помочь гостю в своем доме. Хозяйка подошла к музыкантам, которые настраивали свои инструменты, и что-то им шепнула. Они тут же поднялись и направились к столику Мари.
Впереди с аккордеоном шел среднего роста, чуть грузный седой музыкант. Ворот белой рубахи у него был распахнут. Кисти рук спокойно лежали на клавиатуре, но длинные пальцы уже беззвучно перебегали по черным и белым перламутровым кнопкам и клавишам, словно в последний раз репетируя песню, которую еще держали в плену молчания инструменты.
Лицо Мари слегка порозовело. Огромное нервное напряжение, в котором она находилась весь этот день, теперь разжало свои страшные тиски. Взгляд девушки смягчился. Улыбка тронула ее пухлые, красиво очерченные губы.
Бломберг положил свою руку на руку Мари. Глаза их встретились. И ему сразу передалось ее настроение, переполнило сердце огромным, ни с чем не сравнимым счастьем. Он увидел в глазах любимой и волшебный отблеск далеких звезд, и задорный танец ночных светлячков. Бломберг хотел сказать, как бесконечно дорога ему Мари, но не мог произнести ни слова, так много их готово было сорваться с уст.
Музыканты полукругом встали у их столика. И вдруг птицами вспорхнули к скрипкам смычки, развернул свои перламутровые плечи аккордеон, вздохнул, словно певец, готовясь взять высокую ноту, и зазвенела улетая к самым вершинам Венского леса, мелодия первого куплета…
Прожил столько лет. Не забыть мне — нет! — Вены образ, Дорогой и близкий. В мире нет чудес, Но волшебен лес, Тот, что сказкой Сделал наши жизни.Мари вздрогнула и невольно оглянулась. Ей почудилось, будто кто-то пристально и неотрывно смотрит на нее. Но в ту же секунду все вокруг дружно подхватили припев и увлекли Мари в стремительный хоровод песни.
Пой, Вена моя, пой! Расскажи про скверы и фонтаны, Про свою сирень И весенний день, Распустивший в Пратере каштаны.Бломберг любовался и восторгался Мари. Это о ней пели сейчас скрипки! О ее молодости, красоте, любви к жизни…
Голубой Дунай! Руку мне подай, Закружим с тобою В вихре вальса. А потом домой Принеси волной Голубой туман Воспоминаний…И снова над Гринцигом голубиной стаей взлетали слова припева, не пугаясь ночи, смело бросались навстречу неведомому.
«…Ты слышишь, Мари? Эти строки рождены и моим сердцем. Я только не знал, как тебе все это сказать…» Бломберг не пел, а шептал вслед за музыкантами слова песни, радостно чувствуя в своей руке нежную и сильную руку Мари. А песня все дальше и дальше увлекала слушателей за собой на крыльях грез и мечты о счастье…
Площади — дворцы, Улицы — мосты, Тихий свет В кафе под кроной Ринга. Твоей улыбки цвет, Брошенный мне вслед, Словно невзначай И на прощанье… * * *Бломберг вел машину по пустынному ночному шоссе, возвращаясь в Линц. На щитке приборов бледно фосфоресцировали цифры. Инженер опасался сделать лишнее, неосторожное движение: к его плечу прислонилась головой заснувшая Мари.
Время от времени Бломберг бросал взгляд на ее лицо и с болью ловил отблески каких-то глубоких и бурных переживаний. Они настигли Мари и во сне, несмотря на то, что она заснула с легкой, как у ребенка, улыбкой.
Давно уже позади скрылись холмы Венского леса, виноградники Гринцига… Несколько часов, которые судьба подарила им, оставив наедине в оазисе песен и улыбок, показались бы сейчас Бломбергу волшебным мгновенным сновидением, если бы рядом с ним не была Мари, если бы он не ощущал тепло ее дыхания, ставшего вдруг таким порывистым и тревожным…
«…Голубой Дунай! Руку мне подай, закружим с тобою в вихре вальса… А потом домой принеси волной голубой туман воспоминаний…» — повторял и повторял про себя запавший ему в душу куплет Бломберг. Он содрогнулся при мысли, что столько лет был вольным или невольным пособником чудовищной и бесчеловечной машины угнетения и свирепого нацистского террора. Но теперь с этим было покончено! Раз и навсегда! И этим он был обязан прежде всего Мари…
Не знал только майор Бломберг, что очень скоро ему придется пройти сквозь огненную купель жестокого испытания, из которого люди выходят либо героями, либо подлецами и предателями, живыми или мертвыми — все равно…
Брезжил рассвет, когда запыленный «штайер» поравнялся с мостом через Дунай. Бломберг забыл поднять стекло, и предутренний, сырой речной воздух ворвался в кабину.