Из раскрытых дверей каюты несло сладковатым сигарным дымом и водкой. Оттуда доносились возбужденные голоса. Звучал мелодичный звон гитары. Офицеры пели нестройными голосами:
Как ныне сбирается вещий Олег Отмстить неразумным хазарам…Он видел их лица, русые волосы и безысходную тоску в глазах. Они возвращались домой, чтобы насмерть биться с такими же русоволосыми, как они сами. Заметив в тамбуре иностранного моряка, один из офицеров пригласил его в каюту. Рид вежливо поблагодарил русского, но в каюту заходить не стал.
Татьяна, помнишь дни золотые, —плакала за переборкой гитара.
«А как бы они поступили, если узнали, кто я? Куда направляюсь? К кому? — подумал он. — Может быть, выбросили за борт?»
Наверху было спокойно. Лишь слабо позванивали пароходные снасти под напором встречного ветра. На воде плавало сплошное «сало». В иссиня-сером небе сияло холодное солнце. По оловянной поверхности моря весело бежала вместе с пароходом светлая дорожка.
«Скоро закончится навигация», — подумал почему-то Рид и открыл задраенную дверь котельного отделения. Пахнуло машинным маслом и угольной пылью. Снизу доносился мерный шум работающих механизмов. В тесном тамбуре кочегарки было тепло и даже уютно. Под ровные вздохи машин Рид уснул, подложив под голову куртку. Он сразу просыпался, если мимо проходили кочегары и котельные машинисты. Они улыбались Риду, как своему…
На другой день по курсу судна показался финский берег. Рид первым вышел на верхнюю палубу. Держась за дверную стойку, он смотрел вперед, где в сером мареве виднелись очертания города Або.
Земля заметно приближалась. Плавание по океану и европейским морям завершилось!
Пароход вошел в гавань, издав долгий протяжный гудок. Он извещал о своем прибытии.
И тут произошло неожиданное… К Риду подошел матрос, черты его лица показались знакомыми. Ну конечно же, Рид видел его в кочегарке и не узнал сразу, потому что там он был чернокожим от угольной пыли, а теперь отмылся.
Оглянувшись по сторонам и убедившись, видимо, что за ними не следят, матрос сказал на ломаном английском языке:
— Простите, я не знаю, кто вы, но думаю, что вам не стоит встречаться с финскими пограничниками…
— Почему? — в упор спросил Рид.
Матрос замялся.
— Не знаю, но мне так кажется… Вы, очевидно, не очень хорошо представляете, что сейчас происходит в Финляндии. В вас есть что-то необычное, поэтому я и хочу вам помочь… Но если что-то покажется странным ИМ, то…
— То что тогда? — Рид понимал, что этими вопросами он выдает себя, но у парня было честное, открытое лицо, говорил он искренне и, видимо, знал, что делает.
— Вас попросту расстреляют, — жестко закончил матрос.
Берег был уже совсем рядом, и Рид, безотчетно повинуясь тому чувству доверия, которое внушал ему собеседник, решительно сказал, отбросив все сомнения:
— Хорошо, говорите, куда нужно идти…
…Он висел в вентиляционной трубе кочегарки, уцепившись за металлическую лесенку и задыхаясь от невыносимой жары. Сверху, с той стороны, где был люк на палубу, падали, пачкая одежду, крупные капли какой-то жижи.
Над головой гулко разносились тяжелые шаги, слышались грубые голоса — это финская полиция и таможенники обшаривали пароход.
Риду казалось, что прошла целая вечность, на самом деле — лишь четыре часа. Руки и ноги затекли, его одолевали головокружение и тошнота.
Уже вечером снизу послышался легкий свист и знакомый голос:
— Быстрее, ради бога!
Невидимый в кромешной мгле человек схватил Рида за руку, они пробежали по длинному темному коридору, поднялись по трапу и очутились на палубе.
Морозный, свежий воздух хватил Рида, как удар кулаком.
— Ну, пока! — шепнул провожатый и подтолкнул его в спину.
Рид по сходням сошел на берег, растолкал локтями таможенников и портовых полицейских, как человек, кем-то посланный по срочному делу. И тут он увидел первых финских белогвардейцев. Это были два еще совсем молодых человека в начищенных сапогах, длинных темно-серых шинелях с зелеными петлицами и шашками на боку. На левой руке у каждого была белая повязка с буквами «SK» («Спасательный корпус») в черном овале.
Это они, вот такие молодчики Маннергейма, спровоцировали восстание рабочих, зверски подавили его с помощью немецких штыков, а потом расчетливо и хладнокровно расстреляли около двадцати тысяч безоружных мужчин, женщин и детей…