ВМЕСТО ЭПИЛОГА. КОЛЕСНИКОВ ПРОТИВ БЕЛЬЧКЕ
(Из ответа бывшего командира отряда разведчиков на письмо бывшего командира отдельного гвардейского дивизиона)
«…тогда же отправили Вам ответное письмо с благодарностью за обстоятельное описание интересовавших меня событии 8 мая 1945 года.
Сейчас, разыскав Ваш новый адрес, спешу, в свою — очередь, сообщить известие, которое Вас, несомненно, обрадует: разведчик Колесников жив!
Как я нашел его? Начну по порядку.
Не примите это за претензию, однако получилось так, что письмо Ваше (от 17 июля 1945 года — с описанием событий на шоссе) в какой-то степени дезориентировало меня — при всей своей обстоятельности, вернее, именно благодаря этой обстоятельности. Вы протянули цепочку фактов, последовательно (по часам и минутам) сменявших друг друга, и все они были, безусловно, достоверны, до мельчайших деталей, кроме последнего факта: смерти Колесникова. Насчет этого Вы были неправильно проинформированы. Но мне и в голову не пришло проверять Вас. (В данном случае меня отчасти извиняет то, что сразу после выздоровления я получил назначение на службу за границей и отсутствовал несколько лет.) По возвращении на Родину, как Вы догадываетесь, первым моим побуждением было возобновить связь со своими фронтовыми товарищами. К тому времени все они демобилизовались и жили в разных городах Советского Союза. Между нами завязалась оживленная переписка.
Можете представить мое изумление, когда один из них вскользь упомянул о том, что Колесников, по его сведениям, жив и ныне находится на Урале!
Сначала я не поверил. Но во время очередной своей командировки в Москву все же пошел в отдел кадров Министерства обороны и навел справки.
Да, Виктор Колесников жив. Местопребывание имеет на Урале. Город? Медногорск.
Немедленно же я послал Колесникову авиаписьмо. Никакого ответа. Второе письмо! То же самое. Осердясь, я бабахнул телеграмму из тридцати слов. Молчание гробовое!
Как раз, очень кстати, подошел мой отпуск. Я быстро собрался и вылетел в этот город Медногорск…»
2Он вылетел в Медногорск.
По дороге его осаждали мрачные опасения. Что с Виктором? Каков он теперь? Почему не ответил на два письма и телеграмму, хотя всюду подписано было «Батя»? Почему не переписывается ни с кем из фронтовых товарищей, вообще не подает вестей о себе?
Возможное объяснение: Виктор — инвалид и лишен возможности общаться с внешним миром.
В плену его подвергали воздействию какого-то отравленного ветра, старались свести с ума. Там, в плену, рассудок его устоял. Но по возвращении из плена?.. Все, что происходило с Колесниковым под конец войны, можно сравнить с тяжелой контузией. А контузия — это мина замедленного действия.
Во что бы то ни стало нужно повидаться с Виктором. Ведь он, быть может, нуждается в помощи…
— Не знаете ли вы такого Колесникова? — спросил бывший командир разведчиков у администратора гостиницы, получив ключ от номера. — В Медногорске поселился вскоре после войны.
— Колесников? — Администратор вопросительно взглянул на горничную, стоявшую у его конторки. — Наверное, Колесникова? Ну, кто же в городе ее не знает? Главный врач больницы. Невропатолог. Больные приезжают за советом к нашей Колесниковой со всего Урала, — добавил он с гордостью.
— Может, это муж ее, Колесников? — предположила горничная.
Одноэтажный домик Колесниковых стоял в обрамлении фруктовых садов на пригорке, — отсюда хорошо просматривалась река внизу. Леса подступили к городу вплотную.
Бывший командир разведчиков постучал в дверь.
Открыл ему Колесников.
На улице, в толпе, Батя, пожалуй, не узнал бы его. Выглядел Колесников в общем-то неплохо, но был сед. Белой была его коротко остриженная голова… Белыми были усы, которые он отпустил после войны, короткая щеточка усов. Белыми были и брови. Больше всего поразили именно белые брови.
Фронтовые друзья обнялись.
— С женой моей не знаком? — услышал гость охрипший от волнения голос Колесникова. — Познакомься! Величают Ниной Ивановной… Нинушка, это же Батя!
Перед бывшим командиром разведчиков стояла худенькая женщина, робко улыбавшаяся ему. Милые, чуть раскосые глаза ее были почему-то встревоженными.
Однако он только скользнул по ней взглядом и опять обернулся к Колесникову.
Живой! Подумать только! Раненый, битый, пытаный, даже убитый. Но все равно живой!..
Гостя пригласили к столу. Уже выпили за хозяйку, за фронтовое братство. Но выражение озабоченности и тревожного ожидания не сходило с лица Нины Ивановны.
— Ты в штатском, Батя. Тоже демобилизовался?
— Нет. Служу.
— И в каких чинах?..
Бывший командир разведчиков назвал свой чин.
— О-о! — уважительно протянул Колесников. — Но так странно видеть тебя в штатском и без бороды! Можно сказать, историческая была борода. Вернее, военно-историческая.
Посмеялись. Стали вспоминать друзей.
— Такую бы надо картину написать, — с воодушевлением объявил бывший командир разведчиков. — Рано утром стоит посреди окопа разведчик, только что вернулся из операции. Полз сколько-то там километров на брюхе. А сейчас, понимаете, стоит и куртку свою выжимает, мокрую от пота… Многие ведь до сих пор не знают, чем она пахнет, война-то! А она пахнет прежде всего потом солдатским! Ну, конечно, и газами пороховыми.
— Для меня еще резедой пахнет, — пробормотал Колесников. — Есть такой цветочек!
— Витя, ну я прошу, не надо об этом!
— Почему? Бате же интересно. Столько лет не видались. Обязан я ему доложить, как воевал с этой резедой, или нет?
Нина Ивановна печально смотрела на мужа.
— Ну, вот, значит, Батя, привезли меня в этот загородный дом, — неторопливо начал Колесников.
3…Несколько дней Колесников и его гость не расставались. Один вечер они провели в ресторане, дважды съездили на рыбалку, а так все больше посиживали среди цветов в палисаднике. (По молчаливому уговору о саде-полигоне больше не упоминалось.) Поговорить бывшим фронтовикам было о чем. И Колесников накинулся на эти разговоры, как голодный на кусок хлеба.
«Странно, что Нина Ивановна до сих пор так дрожит над ним, — думал бывший командир разведчиков. — Энергии, трезвости суждений, азарта у Виктора не занимать стать. Но в конце концов и Нину Ивановну можно понять. Она как бы встала в дверях своего дома, раскинув руки, не пуская внутрь плохие вести, вернее, то, что считала плохими вестями. Бдительно охраняет мужа от всего, что грозит нарушить его покой, в том числе и от воспоминаний о саде-полигоне. Резонно опасается, что переписка с фронтовыми товарищами или встреча с ними разбередит эти воспоминания. Поэтому-то и не дошли, наверное, до Виктора его письма и телеграмма. Со стороны это выглядит неприглядно. Однако Нина Ивановна — врач-невропатолог. Уж она-то, наверное, знает, что ему можно и чего нельзя».
Вот почему на четвертый день своего пребывания в Медногорске бывший командир разведчиков позвонил в больницу Нине Ивановне и попросил назначить ему время для встречи.
— Приезжайте хоть сейчас, — ответил чуть замедленный, негромкий голос. — Давно жду вашего звонка…
Бывший командир разведчиков решительно постучал в дверь с надписью «Главный врач» и переступил через порог.
За письменным столом, в сверкающе-белоснежном докторском халате и шапочке, Нина Ивановна выглядела строже и отчужденнее. Но глаза у нее были красными, совсем больными.
— Садитесь, — сказала она. — Я знала, что вы ко мне придете. Все поняли, да? И, наверное, осуждаете меня? Но вы не видели, какой он был в госпитале. Ведь он попал ко мне в отделение, вы знаете? Да, так уж вышло. Случайность войны. Витя пролежал в госпитале без малого два года, все боялись за его жизнь. Наконец ему разрешили выписаться. Мы поженились. Консилиум профессоров рекомендовал увезти его из Москвы в какой-нибудь тихий город. Мы переехали в Медногорск. Я хотела, чтобы он жил подальше от моря и от Дуная. Хотела, чтобы ничто не напоминало ему о пережитом.