Здесь многое может прийти в голову, сказал он себе. Общество состоит из разных слоев, из разных слоев и прослоек и делится на группы по возрасту, роду занятий, образовательному цензу и финансовому статусу. И это еще не все. Такое деление можно продолжать до бесконечности. Было бы интересно, если б у кого-то хватило времени создать таблицу расслоения человечества.
Он кончил ужинать и тщательно вытер рот салфеткой.
Он знал, что надо хотя бы собрать тарелки и навести порядок на столе, По совести говоря, посуду следовало бы вымыть. Он и так своим опозданием причинил Керри столько хлопот, но не мог заставить себя приняться за работу. Никак не мог взяться.
Теперь он понял, что бессмысленно оттягивать это дело, бессмысленно увертываться от этого беспокойства, которое его все время изводит. Он понимал, с чем ему придется столкнуться, если только до этого дойдет дело.
Конечно, у Стаффи ум за разум зашел. Это не может быть правдой. Слишком уж он умничает, наверное, воображение разыгралось.
Ребята теперь такие же, как и всегда.
Разве что за последний десяток лет у них заметно улучшилась успеваемость.
Разве что во много раз возросла их эрудиция.
Разве что притягательность спортивных соревнований для них уменьшилась.
Да еще эти торжественные детские лица с сияющими глазищами, они неотрывно глядят на него с бумаг на столе.
Он стал медленно расхаживать взад-вперед по ковру перед большим кирпичным камином.
Он ударил старым, слабым кулаком по дрожащей ладони.
— Не может этого быть! — твердо сказал он себе.
И все же перед лицом очевидности следовало признать, что это правда.
Дети в Милвилле взрослели быстрее, они росли в интеллектуальном отношении намного быстрее, чем им было положено.
А может, здесь кроется и еще что-то.
Вдруг они растут, словно бы опережая всех остальных по развитию мышления. Например, это странное отношение к спорту. Потому что спорт, на какой бы то ни было основе, хоть и усовершенствованный, все же в какой-то степени остается продуктом прошлого человечества.
Если б он только мог как-нибудь проникнуть в мысли учеников — тогда, может быть, что-то и удалось бы понять.
Но это невозможно. Слишком высоки и сложны барьеры, слишком сильно забиты линии коммуникаций. Ибо он стар, а они молоды, он — власть, а они — его подчиненные. Опять разные напластования отделяют их от него. Никак к ним не подойти.
Конечно, всегда можно сослаться на что-нибудь, но это может прозвучать нелепо. Однако самое главное — точно выяснить, какие цели преследуют Воспителлы, и выработать свою линию поведения.
Стаффи мог ошибиться. Фантастично само предположение, что Воспителлы расставляют такие сети.
Особенно чудно, что Воспителлы, эти чужаки, обосновались в Милвилле солидно, как старожилы. Он был уверен, что они не пожелают подвергнуть хоть малейшему риску положение, уже завоеванное ими, — то, что всех их признали, предоставили в основном самим себе и говорят о них мало.
Они сделают все возможное, чтобы не привлекать к себе внимания. За эти долгие годы слишком уж много чудаков нажило себе неприятности из-за того, что совали нос в чужие дела. Хотя, если пораскинуть умом, то, что с человеческой точки зрения можно счесть предосудительным, с точки зрения чужаков, возможно, представляется нормой поведения.
Воспителлам еще сильно повезло, что у них на родине мыслящие существа внешне похожи на человека. Они на деле зарекомендовали себя прекрасными детскими воспитателями, поэтому их стали высоко ценить и с готовностью приняли в свои ряды.
Вот уже много лет они пекутся о детях Милвилла, ведь они обладают всеми достоинствами воспитателей. Некогда они организовали школу присмотра, хотя теперь он припоминает, что в связи с этим было немало шума, поскольку Воспителлы совершенно сознательно не придерживались установленных правил обучения.
Он включил свет и подошел к полкам поискать что-нибудь для чтения. Но ни одна из книг не пробудила в нем интереса. Он провел пальцем по корешкам томов, пробежал глазами заголовки, но не нашел абсолютно ничего.
От книжной полки он шагнул к широкому окну и выглянул наружу. Уличных фонарей еще не зажгли, но в окнах там и здесь уже горел свет, и время от времени по мостовой медленно проезжала какая-нибудь машина, ее рыскающие фары выхватывали из тьмы то дрожащую под ветром листву, то пригнувшуюся к земле кошку.
Эта улица была одной из самых старых в городе: когда-то Дин знал всех ее обитателей. Он без малейших колебаний мог бы назвать их имена — Вилсон, Бекет, Джонсон, Рэндом, — но никто из них здесь больше не живет. Имена были уже не те, и лица незнакомые; разные слои людей смешались, и теперь он не знал почти никого на этой улице.