— Что он за человек? — спросила Донна. Дин хмыкнул.
— Леймонт Стайлс? Он был в нашем городке козлом отпущения. Когда он учился в школе, ни денег, ни домашнего очага у него не было, он так и не доучился. Если в городе что-то приключалось, вы могли ручаться головой, что в этом замешан Леймонт. Каждый встречный и поперечный утверждал, что из Леймонта ничего путного не выйдет, а так как о нем судачили часто и долго, Леймонт, должно быть, принимал это близко к сердцу…
Он говорил еще и еще, и они задавали ему вопросы, а Рональд Кинг сходил к стойке и принес ему еще одну чашечку кофе.
От Стайлса разговор перекинулся на регби. Кинг и Мартин повторили ему то, что сказали тренеру. Потом затронули проблемы школьного самоуправления, а потом перешли к обсуждению новой, недавно открытой теории ионного двигателя.
Дин не всегда принимал участие в разговоре; он много слушал и сам задавал вопросы, и время промелькнуло незаметно.
Внезапно огни начали мигать, и Дин в изумлении поднял глаза.
Джуди, смеясь, разъяснила:
— Это сигнал к закрытию. Значит, нам пора уходить.
— Понятно, — сказал Дин. — А что, с вами частенько так бывает — то есть, я хочу сказать, часто вы сидите здесь до самого закрытия?
— Не очень, — ответил ему Боб Мартин. — В будни больно уж много задают.
— А я вот помню, когда-то давно такое со мной было, — начал Дин, но осекся на полуслове.
Да, и впрямь давно, подумал он. И сегодня вечером — снова!
Он окинул их взглядом — пять лиц склонились над столом. Вежливы, добры и почтительны, подумал он. Но этого мало.
В разговоре с ними Дин забыл о том, что он стар. Они принимали его просто как еще одно живое существо, а не как человека преклонных лет, не как символ авторитета. Они стали ему близки, он почувствовал, будто он — один из них, а они — это он, они сломали не только барьер между учениками и учителем, но и барьер между молодостью и старостью.
— У меня здесь машина, — сказал Боб Мартин. — Разрешите подвезти вас до дому.
Дин подобрал с пола шляпу и медленно поднялся на ноги.
— Нет, спасибо, — сказал он. — Пожалуй, я лучше пройдусь пешком. Мне нужно кое-что обдумать, а когда идешь, думается лучше.
— Приходите еще, — сказала Джуди Чарльсон. — Может, как-нибудь в пятницу вечером.
— Спасибо, — ответил Дин. — Пожалуй, я приду. Большие дети, сказал он себе с некоторой гордостью.
Намного добрее и вежливее обычных подростков. Ни нахальства, ни снисходительности, будто они и не дети, и все же есть в них великолепие юности, и мечтательность, и честолюбие, что идут рука об руку с юностью.
Повзрослевшие прежде времени, лишенные цинизма. А это очень важно — отсутствие цинизма.
Конечно, в их человеколюбии нет ничего дурного. Быть может, именно этой монетой и платили Воспителлы за украденное детство.
Если только они и впрямь его украли. Потому что, может, они и не крали, может, просто взяли его, чтобы отложить про запас и отдать его потом. А если это так, то Воспителлы одарили ребят новым чувством зрелости и новым ощущением равенства. И взяли у ребят другое — то, что так или иначе пропадало впустую, нечто такое, чему люди, в сущности, не находили применения, но для Воспителл это было основой основ.
Они ловили быстротечные мгновения и удерживали их, и вот он — урожай многих лет, дом был доверху набит ими.
Леймонт Стайлс, спросил он, ведя мысленный разговор с этим человеком через долгие годы, через дальние расстояния, ты об этом знал? Какую цель ты преследовал?
Может, это был вызов самодовольству чопорного городка, который вынудил его стать сильным? Может, надежда, а может, и уверенность, что ни один милвиллец больше уже не скажет ни про кого из ребят, как говорили про Леймонта Стайлса, что из этого мальчика или девочки ничего путного не выйдет.
Это, конечно, важно, но это еще не все.
Донна дотронулась до него и потянула за рукав.
— Пошли, мистер Дин, — настойчиво звала она. — Вам нельзя здесь оставаться.
Они все вместе направились к двери, попрощались, и он вышел на улицу, как ему показалось, немного быстрее обычного.
Но это потому, что теперь он стал чуть моложе, чем был два часа назад, совершенно серьезно сказал он себе.
Он пошел вверх по улице, мимо лужайки, заросшей кустарником, и увидел, что свет все еще просачивается сквозь спущенные занавески.
Он остановился у крыльца. Внезапно у него мелькнула мысль: «Это и Стаффи, и я сам, и старина Эйб Хокинс. Нас много…»
Дверь отворилась: на пороге стояла Воспителла, спокойная и красивая. Она нисколько не удивилась. Словно она специально ждала меня, подумал Дин.
И увидел остальных, которые сидели у камина.
— Пожалуйста, входите в дом, — сказала Воспителла. — Мы очень рады тому, что вы решили вернуться. Все дети ушли. Давайте поговорим в тишине и покое.
Он вошел, снова сел в кресло и аккуратно положил шляпу себе на колено.
Еще раз дети пробежали по комнате, и он почувствовал себя вне времени и пространства и услышал смех.
Он сидел в кресле и думал, покачивая головой, а Воспителлы ждали.
Трудно, думал он. Трудно найти нужные слова.
И вновь, как много лет назад, он почувствовал себя учеником, которого учитель вызвал отвечать урок.
Они все еще ждали, но они были терпеливы: надо дать ему время. Он должен сказать обо всем как следует. Он должен добиться того, чтоб они поняли. Он не может просто чесать языком. Его слова должны прозвучать естественно и в то же время должны быть логичными.
Но как сделать, чтобы в них была логика, спросил он себя.
В том, что старики, подобные ему и Стаффи, нуждаются в Воспителлах, не было ни грана логики.
Перевод с английского Е. ВАНСЛОВОЙ
Очень часто Клиффорд Саймак, один из видных западных писателей-фантастов, пробует представить в своих произведениях контакты человечества с разумными существами иных миров. Советскому читателю хорошо известны такие его произведения, как, например, «Детский сад» или «Денежное дерево» (последний рассказ был опубликован в «Искателе» в 1966 году). Как же чаще всего представляет себе американский фантаст эти контакты?
В рассказе «Детский сад» неведомая машина, заброшенная на Землю какой-то высшей цивилизацией, щедро одаривает людей подарками, излечивает безнадежно больного человека, прекращает вспыхнувшую эпидемию… Герой «Денежною дерева», простой и хороший парень Чак Дойл тоже готов получить от космических пришельцев подарок — удивительное растение, на котором вместо листьев — двадцатидолларовые бумажки… Да, невероятны могут быть сюжеты произведений Саймака, посвященных проблеме Контакта, но во всех них без труда прослеживается одна и та же главная мысль: инопланетяне обязательно должны в чем-то помочь людям, чему-то их научить, что-то им дать…
Потому что в современном капиталистическом мире каждый честный человек не может не видеть симптомов неизлечимой болезни, не может не встревожиться ими и не искать спасительного выхода.
Эта тревога звучит а рассказе Саймака «Воспителлы». Ведь здесь представители иной цивилизации прибывают на Землю Для того, чтобы спасти подрастающее поколение американцев от духовного и нравственного обнищания, которое им уготовано. Маленькие герои рассказа становятся лучше, умнее, благороднее лишь потому, что они окружены заботой Воспителл. Именно Воспителлы учат их ценить и беречь, сохранять лучшие человеческие качества: доброту и щедрость, честность и дружбу, мужество, искренность… Словом, именно те человеческие качества, которым нет места в мире буржуазных порядков.
Воспителлы — это символ иного воспитания. Воспитания, о котором мечтает писатель в своем рассказе. Но этот рассказ (так же как и другие произведения Саймака, посвященные Контакту) вскрывает и очевидную слабость мировоззрения писателя. Ведь, по мысли Саймака, только пришельцы, только представители иных цивилизаций способны изменить положение вещей, сложившееся в его стране. Иных путей социальных изменений писатель не видит, и поэтому ему остается только мечтать. Мечтать о добрых феях, которые прилетят с других планет сеять добро на Земле. Грустная это мечта!