— Я установил, что совершил непростительную ошибку…
— Ты? — искренне удивился Мостовой.
— Что поделаешь… — Тахиров был очень огорчен, это было видно по тому, как опустил он глаза, чуть расслабленно положил руки на стол. Олег хорошо понимал, что для такого признания требовались и мужество и принципиальность. Тем более что сделано оно было журналисту, приехавшему специально по этому делу.
— Если не секрет, в чем состояла эта ошибка? — Олег спросил, мягко, стараясь хотя бы тоном подчеркнуть, что ценит доверие.
— Когда арестовали Рюмкина и Сычова, было проведено опознание предполагаемого соучастника преступления — Рыжкова. Ты знаешь, как это делается: из нескольких человек, которые предъявляются для опознания, они должны указать на того, кого знают, и сообщить о нем все, что им известно. Мы предъявили Рюмкину и Сычову десяток фотографий, среди них и Рыжкова. Оба указали именно на него…
— Я видел в деле эти фотографии, читал протокол, он меня, признаться, убедил.
— Потому что ты не знаешь главного. Эти фотографии мы взяли из нашей картотеки: мелкие кражи, хулиганство и так далее. И вот только вчера я сообразил, что вся эта публика могла быть знакома Рюмкину и Сьчову по каким-нибудь прошлым мелким делишкам. Ведь оба ранее привлекались к судебной ответственности. Понимаешь?
— Кажется, да, — протянул Олег. — Они указали на единственного неизвестного им парня…
Тахиров промолчал. Да и о чем, собственно, было говорить? Его признание ставило под сомнение одну из самых веских улик, которыми оперировало следствие, доказательство, которое раньше не вызывало никаких сомнений.
— Одним словом, кое-что придется начинать сначала, — заключил следователь.
— Только не пори горячку. Можно впасть в другую крайность, — предостерег Мостовой.
Тахиров порывисто встал, протянул руку Олегу.
— Спасибо.
— Ты чего? — удивился журналист.
— Я думал, ты будешь злорадствовать. Ты ведь приехал доказать, что я, следователь, ошибся…
— Чепуха, — рассердился Олег. — Я приехал, чтобы узнать, кто действительно виноват в происшедшей трагедии. И если хочешь знать мое мнение, то скажу: еще не все виновные призваны к ответу.
— То есть? — пришла очереди удивляться следователю.
— Сычов учился в профтехучилище. У него был мастер, воспитатель, в училище есть комсомольская организация. Что, Сычов был пай-мальчиком, а преступление совершил вдруг, внезапно? Ничего подобного. Ты сам доказал, что он уже давно вращался в такой среде, которая исподволь, весьма последовательно «воспитывала» у него готовность к преступлению. Как-то мне пришлось в связи с одним материалом для газеты познакомиться с тем, как уголовники занимаются воспитанием себе подобных. Я даже ввел в очерк такой термин: «уголовная педагогика». И если парень пошел по скользкой тропе, значит уголовная педагогика оказалась сильнее тех усилий, которые прилагали мы.
Теперь дальше. Рюмкин работал каменщиком в строительно-монтажном управлении. Что, там не знали его склонностей, не замечали, что пьет, лодырничает, прогуливает, тащит все, что под руку попадет? А СМУ, между прочим, передовое, знамя за квартал им вручили… А оттуда за этот же квартал, — Олег заглянул в блокнот, — уволилось сто двадцать шесть молодых рабочих. Как же так получилось, что за кирпичами людей не увидели?
Тахиров знал, что последние два дня Мостовой провел в профтехучилище и на площадках строительно-монтажного управления. Из этих двух организаций в горком комсомола раздались обеспокоенные звонки. Руководители выражали свое удивление по поводу методов, которыми работает молодежный журналист. Всегда было так: приходит, к примеру, в СМУ журналист, первым делом — к начальнику. Ему быстренько готовят «фактический материал» — цифры по плану, фамилии передовиков, перечень мероприятий, итоги соревнования. Потом, если он выражает такое пожелание, приглашают в управление лучших людей. А этот, Мостовой, миновал руководство, бродит по стройке, о чем-то беседует с рабочими. И не только с лучшими. Забрел в общежитие, просидел весь вечер, в одной из комнат, комендант сообщает, что о чем-то там спорили, но конкретно сказать ничего не может, так как его туда жильцы не допустили. «Печать — наша опора, — восклицал руководитель СМУ, — но почему печать поворачивается к нам боком?»
Тахиров вспомнил эти звонки, о которых ему рассказал секретарь горкома, и внутренне улыбнулся: неспокойно, наверное, спится в эти дни темпераментному начальнику СМУ: с таким парнем, как этот Мостовой, не заскучаешь.