Вот уже миллионы лет, как эта рука была погребена в недрах горы. И все-таки она держала ЗОЛОТОЙ ХРОНОМЕТР.
Никогда еще я не видел столь жалкой реликвии. Останки циферблата были усеяны крошками стекла, радужными от невообразимой древности. Шарниры срослись. Я открыл часы ножом, как устрицу. От стального механизма осталась лишь ржавая пыль с искорками рубинов. Но нетленное золото устояло перед натиском времени. На потускневшем корпусе виднелось имя продавца: «Самуэль Гольдшмидт, авеню Оперы, 129, Париж». А покрывшиеся минеральной коркой стрелки показывали — через целую вечность ПЯТЬ МИНУТ ШЕСТОГО.
Не решаюсь рассказать, какой хаос царил у меня в мыслях.
Через полчаса, захватив часы и затылочную кость, я нарушил запрет и силой проник в комнату Флери-Мора. Он сидел на постели, сложив руки.
Его прием разочаровал меня. Мое сообщение его ничуть не заинтересовало; рассеянно потрогав обе редкости, он сказал громко и решительно:
— Шантерен!
— Ну?
— Не нужно говорить этого людям.
— Чего, друг мой?
— Что люди когда-то были крылатыми…
— Как!
— Это будет слишком грустно для них, знаете ли… Не нужно ничего говорить… Я много размышлял после того, как вы ушли.
Да, Шантерен, оказывается, наше желание бороздить небеса, наше неумирающее стремление летать — это не надежда, не порыв к лучшему, более прекрасному! Это лишь смутное сожаление… сожаление об утраченных крыльях… о потерянном рае… Не об этом ли говорит нам библия под символом изгнания Адама и Евы? Может быть. Вероятно. Ах поверьте мне: все мифы древности основаны на какой-нибудь доисторической реальности! Каждый герой поочередно изображает в них человечество. Прометей — разве это не завоевание огня? Падение Икара — разве это не потеря крыльев?.. В злых или в добрых чувствах плоти сама собой передается какая-то первобытная, глухая и цепкая традиция. Когда мы хотим летать, мы, сами того не зная, оплакиваем свои потерянные крылья; а когда мы испытываем тоску по морю, нас волнует нежность изгнанника к запретной родине… Нет, нет, не нужно говорить людям, что они падшие ангелы. Это было бы слишком грустно!
— Как! — вскипел я, пораженный и возмущенный. — Вы посмеете промолчать? Но наше открытие не принадлежит нам; оно принадлежит всему человечеству! И я не понимаю, что может быть грустного в том, если оно узнает: «Некогда люди летали, но душа у них ползала!» Сознайтесь, что от перемены мы только выиграли.
— Не нужно говорить.
— А истина? — вскричал я. — Истина! Разве ее не нужно открывать наперекор всему и всем? Разве не нужно всем пожертвовать ради нее? Разве не она окрыляет душу и возносит ее выше серафимов в небесах?
— И все-таки говорить не нужно, — повторил Флери-Мор.
В смысле права честь этого открытия принадлежала нам обоим поровну. Ни один не мог распоряжаться своей долей без согласия другого. Итак, я покорился.
Вот почему прошло столько дней, прежде чем антропоптерикс появился в музее.
Он обязан этой милостью изобретению самолета. На следующий же день после решающего испытания Флери-Мор разрешил мне открыть тайну.
— Хотя эти летательные аппараты — словно ортопедические снаряды и в сравнении с крыльями они то же, что костыль в сравнении с ногой, — сказал он, — но мне кажется, что мы можем теперь говорить, ибо Адаму возвращен рай, и Дедал снова поднимается в небо.
Мы сказали. Кто нам поверил? Никто. Почему же?
Потому что скелет в музее — это скелет, и только. Крылья антропоптерикса были похожи не столько на крылья летучей мыши, сколько на перепонки летучих белок; основой у них были только мышцы, которые исчезли.
И нет других доказательств, кроме нашей памяти, что он был на самом деле — мираж, посетивший нас в туманный день 26 октября и подаривший видение тех времен, когда люди летали.
